Эшафот забвения - Виктория Платова Страница 5

…Я помнила “Мосфильм” разным: огромным, полным соблазналабиринтом, в котором навеки затерялись сценаристка-первокурсница Мышь и еесвященная корова Иван. Проехаться в одном лифте с Людмилой Гурченко (особеннокогда в сумке из финского кожзама лежит “Мое взрослое детство”, зачитанное додыр), удержаться от автографа и презрительно выкатить глаза – о, это быловерхом самоуверенного вгиковского шика! Потом была двухгодичная стажировка, и“Мосфильм” утратил невинное обаяние храма. Постылое рабочее место, только ивсего: в студийном буфете я всегда брала винегрет, а в студийном аптечномларьке – гематоген и аскорбиновую кислоту. Стажировка закончилась под невнятныйгрохот – в середине девяностых киноиндустрия, а вместе с ней и “Мосфильм” развалилисьна куски. А после того, что произошло со мной, я была уверена, что никогда неокажусь в его стенах: прошлая жизнь отрезана навсегда.

И вот теперь я возвращаюсь. Возвращаюсь в качестве случайнойпосетительницы, случайной спутницы случайного человека, для которой даже незаказан пропуск. А ведь я еще застала то время, когда пройти на “Мосфильм” былотруднее, чем на военную базу ракет стратегического назначения.

Никакого пропуска не понадобилось. Бубякин провел меня мимоутратившей бдительность вахтерши совершенно спокойно, небрежно ткнув ей в лицосвои собственные корочки. Толстая старая вахтерша с вековыми морщинами на лбу,помнившими, казалось, еще братьев Люмьер, даже не удосужилась взглянуть в них:много вас тут шляется, шушеры, каждому в рыло заглядывать – никакого здоровьяне хватит.

– Была здесь когда-нибудь? – спросил меня Бубякин. Этобыла его первая фраза за сегодняшнее утро.

– Нет, – кротко ответила я и для убедительностипокачала головой.

– Теперь понятно, почему ты так рвалась сама картинкипередать. Решила, так сказать, увидеть воочию жертвенный алтарь кинематографа.Типичный обывательский синдром. Будешь потом об этом историческом посещениирассказывать на ночь своим зассанным внукам. Вместо “Спокойной ночи, малыши”. Внуки-тоесть?

Бубякин невинно посмотрел на меня, а я так же невиннопосмотрела на него:

– Нет.

– А пора бы. Года, чай, немолодые…

Он отрывался по полной программе, он хотел достать меня, ужочень не нравилась ему моя седина, мое лицо, вызывающе не ухоженное. Я зналаэтот убийственный для женщин тип квелых сусликов: самка должна быть иликрасивой, или покончить с собой, нажравшись хозяйственных спичек.

Не говоря ни слова, я остановилась и аккуратно положилапланшет с картинами на бетонные плиты дорожки, ведущей к административномукорпусу. Ничего не подозревающий Бубякин сделал еще несколько шагов, когда егоокликнул мой тихий властный голос:

– Подожди!

– Ну, что еще? В зобу дыханье сперло от близостиискусства? Давай шевели булками, а то опоздаем.

– Повернись ко мне, падаль компьютерная!

– Чего-чего?..

Договорить он не успел. Он даже не успел сообразить, чтопроизошло, когда оказался на бетоне с заломленной рукой и разбитым в кровьлицом. Теперь уже я отрывалась по полной программе. Отрывалась и не могла остановиться.Я метелила несчастного суслика с вполне профессиональной холодной яростью:именно так, как учил меня капитан Лапицкий. Именно так, как учил меняфлегматичный инструктор Игнат. Я ничего, ничего не забыла, я Мамаем прошлась повсем болевым точкам бубякинского тела и остановилась только тогда, когда онперестал подавать признаки жизни.

– Не подох? – наконец осведомилась я, дав Бубякинунесколько минут на приход в куцее сознание.

– Сука! Что же ты делаешь, сука… Я тебя… – невнятнопросипел Бубякин, сплевывая кровь.

– Это за внуков, – спокойно парировала я, – никто,кроме меня, за них не заступится. А вообще учти: позволишь себе еще разпроехаться по моему адресу, даже вскользь, – раздавлю, как мокрицу.

Он неловко сел, держась за голову. Светлый длинный плащ –истеричная мечта выпускника железнодорожного техникума – был безнадежно изгаженоктябрьской грязью и вызывающе-красными пятнами крови. Вся кинематографическаяспесь Бубякина куда-то подевалась, он тихонько поскуливал и раскачивался изстороны в сторону. Я посмотрела на него с веселой жалостью:

– Вставай, дядя Федор, а то и вправду опоздаем.

– Я тебя упеку за членовредительство, сука!

– Ты что-то сказал? – переспросила я, угрожающе поведяноском ботинка.

– Ничего.

– То-то. А на будущее запомни – джентльменом нужно бытьне только с билетершами Театра имени Вахтангова. Усек?

Левый глаз Бубякина грозился заплыть – кажется, я перегнулапалку. Достав из кармана монетку в пять рублей, я протянула его незадачливомухакеру:

– Приложи.

Он с бессильной ненавистью уставился на меня, но монеткувсе-таки взял. Я резко повернулась на каблуках, подняла планшет и пошла впередне оглядываясь.

Бубякин появился у административного корпуса спустя десятьминут. Я сидела на ступеньках, подложив брезентовый планшет, и спокойно куриласигарету: сама кротость, дурнушка со стажем, привыкшая к бесплодному ожиданиюслучайных любовников.

– Задерживаешься, – мягко пожурила я Бубякина, – всесроки вышли.

Он плюхнулся рядом со мной, с опаской скосив пострадавшийглаз: он все еще не мог поверить в дикую сцену, произошедшую только что.

– Сигаретку? – как ни в чем не бывало предложила я.

– Пошла ты, – огрызнулся Бубякин, но сигарету взял.Несколько минут мы молча курили.

– Лихо ты меня, – глядя в пространство, задумчивосказал Бубякин, – со всеми мужиками так или есть счастливые исключения?

– Ты мне не нравишься. Самоуверенный рахитичный щенок,вот ты кто.

– А ты – старая вылинявшая сука. И ты мне тоже ненравишься, но это не повод, чтобы ручонки распускать. Навязалась на мою голову,суфражистка чертова! – Бубякин не смог смолчать и тотчас же, наученный горькимопытом, отодвинулся от меня подальше.

Но теперь я уже не представляла опасности: вспышкамгновенной ярости улетучилась, уступив место мелким угрызениям совести. В самомделе, в чем виноват этот безобидный хлыщ, поддевший меня скорее по инерции, чемиз злого умысла? Неадекватность реакции налицо, неплохо бы занятьсярасшатавшейся психикой, хорошенько вымыть ей шею и заплести банты в косицы. Явтянула ноздрями сырой октябрьский воздух и только теперь поняла, что чувствуюего. Впервые за последние три месяца. Это были давно забытые ощущениясчастливой резкости бытия, я как будто бы вышла на свет после долгого блужданияв темных лабиринтах своей вины. Странно, что это произошло именно сейчас,эмоциональная встряска – вот чего мне не хватало. Я почти с благодарностьюпосмотрела на Бубякина.

– Покажи-ка свое недремлющее око.