Эшафот забвения - Виктория Платова Страница 4

– Господи, что за пургу ты несешь?

– За что купил – за то продаю, – обиделся Серьга и тутже уколол меня:

– Ты вот ведь тоже послезавтра на “Мосфильм” лыживостришь… Голову помыть не забудь, снобка хренова… Что, интересно на обладателяПальмы посмотреть?

– Нет, – совершенно искренне сказала я и тут же поняла,что соврала, – просто хочу подстраховаться. Защитить наши с тобой интересы.

– Наши с тобой интересы… Знаю я твои интересы… Броситьобезноженного кота Базилио при первом же удобном случае! Что, не правда? –заныл Серьга, страстно надеясь в душе, что я успокою его.

Вздохнув, я взъерошила его мягкие волосы:

– Конечно, не правда. Никуда я не уйду.

– А Федька ведь красивый, собака. Он у Туманова из-подноса лучших потаскух-бессребрениц уводил.

– Может быть, он и был когда-то ничего себе, но сейчасточно в тираж вышел.

– В смысле?

– Пообносился твой хакер, – возвела я напраслину напорочного красавчика Бубякина только для того, чтобы поддержать Серьгу, – унего теперь плешь на всю голову и двух передних зубов нет. Жаль, ты не видишь.

Серьга сразу же успокоился. Он привык верить мне на слово,бедняжка.

– Ты смотри, что делает с людьми наше постылоекризисное время за такой короткий срок. Пойдем водку допьем.

Мы вернулись на кухню.

– Только знаешь, Ева, тебе ничего не светит, – злорадносказал Серьга, когда мы накатили по первой рюмке, – ничего не светит с этимрежиссером.

– О чем ты?

– Федька говорил, этот поляк – странный человек. Онтерпеть не может красивых женщин, он их на дух не переносит, даже в качествепридатка к хлопушке или осветительным приборам.

Несчастный Серьга все еще пытался охранять вольер с моейкрасотой, от которой не осталось и следа. Я захохотала. Я смеялась так, как несмеялась еще ни разу за последние три месяца. Торжествующий, освобожденный смехбыл для меня такой новой, такой сильной эмоцией, что, не справившись с ним, ядаже закашлялась.

– Ты чего? – настороженно спросил Серьга, постучав помоей изнемогающей от хохота спине.

– Ничего Водкой подавилась.

– Впервые слышу, что можно подавиться водкой.

– А я впервые слышу, что можно ненавидеть красивыхженщин только потому, что они красивы. Даже закоренелые педрилы себе этого непозволяют. Даже Ницше с самого крутого похмелья не мог себе этого позволить.

– А, может, он не Ницше. Может, он какой-нибудьнепьющий Кафка, – резонно заметил Серьга.

Кафка, конечно же, Кафка. Я смотрела на Серьгу, маленького ибеспомощного в своем инвалидном кресле, и только теперь начинала смутнопонимать всю абсурдность нашего разговора вот уже добрых пятнадцать минут мывсерьез обсуждаем парня, которого никогда не видели. Но в этом был иположительный момент, во всяком случае, для Серьги от “покойной Роми Шнайдер” сее всегдашним отвратительным настроением не осталось и следа Бразды правлениябыли переданы кроткой и тихой хранительнице очага Анук Эме. Именно Анук Эме,веселая вдова из “Мужчины и женщины”, переквалифицировавшаяся впрофессиональную чтицу, забьет остаток вечера трехсотстраничной криминулькойСерьга, тебе крупно повезло.

– Почитать тебе что-нибудь? – спросила я Серьгу.

– Только с выражением, – закапризничал он, уже уловивперемены в моем настроении.

– Всенепременно, мальчик мой. Со всеми знакамипрепинания и придыханием в эротических сценах.

– Без эротических сцен, пожалуйста. Не стоит обрекатьинвалида на бесплодный хреновый онанизм.

– Серьга, ты даже об этом наслышан? Совсем взрослымстал.

– Я обхватила Серьгу за шею и ткнулась губами ему вухо.

– Не обижайся на меня.

– Я не обижаюсь. Правда.

Я знала, что он говорит правду. И это была самая страннаяправда, которую только можно было себе представить. Вопреки всем законам бытияувечье и слепота сделали Серьгу мудрым и терпимым ко всему. Они даже шли ему,делали его неожиданно по-мужски привлекательным вот еще один сильный человекнесет свой крест. Да к тому же еще оглашает окрестности персональной Голгофышутками по поводу несовершенства конструкции инвалидного кресла. Несчастьепридало ему ту сексуальность, которой он был напрочь лишен и о которой всегдавтайне мечтал. Я ни разу не высказала этих своих крамольных мыслей вслух, нобыла почти уверена, что рано или поздно в нашей запущенной квартире возникнетженщина. Возможно даже – дочь патронажной сестры, которая снабжает Серьгуснотворным. Черт, нужно сказать Серьге, что фенобарбитал у меня закончился. Яостаюсь с ночными кошмарами один на один. Но даже предчувствие близкой ночи несумело перебить другого предчувствия. Что-то в моей стоячей, как вода в болоте,жизни должно измениться. Неужели это “что-то” связано с послезавтрашнейвылазкой на “Мосфильм”? Похоже, похоже. Похоже, что дело обстоит именно такинтуиция еще никогда не подводила меня. Или я просто устала думать о смерти –других людей и своей собственной? А если это правда, то почему бы не оттянутьсянапоследок?

…Когда я прочла один и тот же абзац из Микки Спиллейнадважды. Серьга недовольно поинтересовался:

– О чем ты только думаешь?

– Ни о чем. Мне некогда думать. Я внимательно слежу заразвитием сюжета.

– Он тебя заинтересовал, я вижу. – Серьга хмыкнул ипотер слепые глаза.

– Не то слово как заинтересовал. С нетерпением ждуразвязки.

– Я не о книге. Я об этом режиссере, о котором Федькарассказывал.

– Да, – нехотя призналась я, – в проницательности тебене откажешь.

– И что ты думаешь?

– Ненавижу таких типов. С гипертрофированным чувствомсобственной значимости и мозгами, имплантированными от бабочки-капустницы. Ихнужно ставить на место, иначе они развалят всю иммунную систему человечества.

– Ладно, ладно, успокойся, – осадил меня Серьга. – Еслихочешь, закончим на сегодня.

– Нет уж, добьем хотя бы главу, – мужественно сказала яи начала многострадальный абзац в третий раз: “Белая шволочь! Ты продолжаешьшмеяться над полицией! Где ты взял эти щто долларов?!"

* * *

…Я не опоздала ни на минуту, но Бубякин встретил меня навыходе из метро недовольной гримасой. Ему даже не пришло в голову взять у менятяжелый планшет с картинами:

"Сама вызвалась, дура чертова, сама и дотащишь”. Мызагрузились в троллейбус, автономно друг от друга пробили талоны и в полноммолчании добрались до “Мосфильма”. Молчание не тяготило меня, наоборот, я дажепочувствовала нежность к хакеру-неудачнику: когда-то студия была частью моейжизни, и теперь мне нужно подготовиться к встрече, только и всего.