Последний завет - Сэм Борн Страница 39

И то же самое произошло в шестьдесят седьмом. Со всех сторон нас окружили кровожадные, вооруженные до зубов исламисты, мечтавшие о том, чтобы утопить всех нас в море. И что вышло? За несколько часов Израиль уничтожил всю их авиацию и за несколько дней — всю армию. Всего за шесть дней! «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал…»

Может быть, вы думаете, мисс Костелло, что Господь оставит нас теперь? Да, нам трудно. Очень трудно! Ваше вашингтонское правительство задумало ограбить наш народ, лишить его того, что ему принадлежит по праву, по завету Бога… Ваше правительство говорит нам: «Отдайте земли, которые вам завещал Бог». И заодно с вашим правительством человек, которому мы когда-то доверяли и который предал нас теперь… Он распродаст всех нас с потрохами, а потом поедет триумфатором по Европе, провожаемый глазами антисемитов, которые будут рукоплескать ему как «хорошему», «доброму» еврею. Еще, чего доброго, получит Нобелевскую премию мира и унесет ее в своем алчущем клюве! А «плохих» евреев в это самое время будут вырезать «свободолюбивые» арабы!

Для нашего народа вновь настали тяжелые времена. Но мы не склонились перед грядущей бедой. Шимон Гутман схватил было за руку зарвавшегося изменника… И что мы видим? Его убили! Они серьезно просчитались, полагая, что его смерть положит конец его делу. Она пробудила народ! Теперь евреи начали наконец понимать, что их ведут на заклание! И они будут сопротивляться!..

А твоя мать… Прости меня, Ури, но в ее гибели мы тоже можем узреть знак Господа нашего. Он заставляет нас прозреть. Он забрал от нас Рахель и тем самым сорвал с наших лиц розовые очки. Я считаю, что мы должны относиться к этому как к предупреждению, Ури. Судьба твоих родителей — это предвестник того, что может случиться со всем нашим народом, если мы не сплотимся против могучего врага!

Шапиро говорил так страстно, что остановить его было немыслимо. Оставалось лишь дать ему возможность выговориться. Мэгги не могла не отдать ему должного — он был прирожденным оратором. Такие люди способны говорить часами, вколачивая свои мысли в головы людей как гвозди… Логично, не допуская повторов и не сбиваясь. Мэгги сама была свидетельницей одного такого фантастического представления — как-то она, будучи членом американской делегации посредников, прослушала шестичасовую речь сирийского президента… за все время тот замолчал лишь однажды, чтобы сделать пару глотков воды из своего стакана… В таких случаях тактика поведения может быть только одна — молчать и ждать, когда словесный поток иссякнет. И она поняла, что Шапиро к этому уже близок.

— Господин Шапиро… — осторожно подала она голос, опережая Ури. — Благодарю вас за содержательную лекцию. Это не ирония. Вы действительно были весьма убедительны. Если кратко подытожить то, что вы сказали, то вы подозреваете в случившемся — я имею в виду убийство родителей Ури — нынешние израильские власти, не так ли?

— Именно так! И чем скорее правительство Соединенных Штатов Америки…

Мэгги поняла, что совершила ошибку, оформив свою реплику в виде вопроса. Теперь ей пришлось ждать еще несколько минут, пока Шапиро успокоится. Затем она сделала вторую попытку.

— Хорошо, это понятно. Стало быть, по-вашему, власти просто заткнули рот Шимону Гутману, опасаясь, что тот раскроет свою тайну широкой общественности. — На сей раз Мэгги позаботилась о том, чтобы ее фраза была начисто лишена вопросительной интонации. — А тайна этого, собственно, и не является тайной. Шимон Гутман ни от кого и никогда не скрывал своих политических убеждений, а свое отношение к мирным переговорам с арабами всячески афишировал. Логично предположить, что он хотел лично донести свою точку зрения до господина премьер-министра, но это не открыло бы ему никакой Америки. Политические взгляды Шимона Гутмана властям давно и хорошо известны. И сам Гутман это отлично понимал. Чем же, по-вашему, можно объяснить то, что он решил прорваться к Яриву именно в эти дни, а не раньше? И чем, по-вашему, можно объяснить столь резкую реакцию властей на действия человека, чьи убеждения были превосходно известны и ранее никак не преследовались?

— Убеждения? Я разве что-то говорил про убеждения, мисс Костелло? О нет, мы говорим сейчас не об убеждениях, а об информации. Разница, не так ли? Шимон, вне всякого сомнения, стал обладателем информации, которая заставила бы содрогнуться даже такого прожженного негодяя, как Ярив. И возможно, даже ему открыла бы глаза на то безумие, от которого он находится сейчас лишь в шаге.

— Что это за информация?

— Вы слишком многого от меня хотите, мисс Костелло.

— Ты не хочешь рассказать нам или сам не владеешь этой информацией? — задал вопрос Ури. Вопрос был правильный и был задан вовремя, словно они с Мэгги заранее обговорили тактику допроса.

Акива и бровью не повел, продолжая смотреть на американку.

— Почему бы вам не прислушаться к совету человека, который знает эту страну чуть-чуть лучше вас? Вы не захотите узнать то, что знаю я. Поверьте. И ты, Ури, тоже. Судьба народа, избранного Богом, висит на волоске. У нас с Богом договор. И уж кому-кому, но только не политикам — здешним или вашингтонским — дано право его переписывать. Можете передать эти мои слова вашему руководству, мисс Костелло. Никто и никогда не встанет между евреями и Господом.

— А в противном случае?

— Ури, не могу поверить, что это ты задаешь такой вопрос! Прислушайся к моему совету — не лезь в это дело. Сейчас тебя ждет сыновний долг — так отдай его: похорони мать!

В дверь постучали, и на пороге возникла секретарша. Она быстро прошла к столу и что-то шепнула на ухо Шапиро.

— Хорошо, я ему перезвоню, — бросил тот и вновь обратился к Ури: — Время оплакивать усопших, мой мальчик. И не забивай себе голову посторонними вещами, от этого не будет пользы. В конце концов твой отец исполнил свою миссию, пусть и заплатил за это дорогую цену. Он пробудил свой народ.

Ури сдерживался изо всех сил. Мэгги видела это и жалела его. Он ерзал в кресле, временами замирал и будто погружался в себя, а потом вновь начинал кусать губы и бросать мрачные взгляды то в окно, то на Шапиро, то на нее.

— Что тебе известно об Ахмаде Нури? — вдруг спросил он, весь подавшись вперед.

Мэгги тут же вмешалась:

— Господин Шапиро, спасибо за потраченное на нас время. Извините, что задержали вас так долго…

— А что? Уж не хочешь ли ты, Ури, обвинить меня в смерти этого араба? — вскричал, не обратив на нее никакого внимания, Шапиро. — Я удивлен! Я удивлен и оскорблен, Ури, так и знай!

Мэгги улыбнулась как можно мягче и поднялась со своего кресла.

— Ури сейчас нелегко, а вокруг болтают всякое…

Она старательно ловила взгляд Шапиро, чтобы передать ему невысказанное: «Не обращайте внимания! Он на грани отчаяния из-за гибели родителей и сам не ведает, что говорит!»

Шапиро вышел из-за стола и обнял Ури.

— Гордись своими родителями, мой мальчик. И не слушай того, что болтают. И послушай моего совета: не забивай себе голову ерундой.