Последний завет - Сэм Борн Страница 40

Амман, Иордания, десятью месяцами ранее

Джафар аль-Наари никогда не слыл торопливым. «Кто спешит, того и ловят», — любил повторять он. Одно время он пытался втолковать это и сыну, но Аллах не дал мальчишке мозгов, чтобы понимать подобные вещи. Это страшно печалило аль-Наари. Он часто думал о том, что кто-то сглазил его дом, и не мог лишь понять — за какие грехи. Его жена была умной женщиной. Они все с ней делали правильно и в нужное время отправили своих детей в лучшие школы Аммана. Но это не помогло. Дочь брала пример с молоденьких потаскух, вертевших задами на Эм-ти-ви, а сыновья… Старший был вовсе ни на что не годен — олух неотесанный, способный держать в руках лишь лопату, а младший возомнил себя плейбоем и ничем, кроме собственной персоны и баб, в жизни не интересовался.

Аль-Наари тяжело переживал свое невезение. Даже внезапно свалившееся на него богатство не могло его утешить. Хотя, конечно, спасибо и низкий поклон Саддаму Хусейну и американской армии. Благодаря им аль-Наари получил доступ к одной из величайших сокровищниц мира, хранившей в своем чреве достижения древних цивилизаций. В Национальном музее древностей в Багдаде было собрано почти все, что было известно ученым о временах Вавилона. Под стеклянными колпаками таились сокровища, которыми не могла больше похвастаться ни одна коллекция в мире. Одни образцы древнейшей письменности чего стоили! Тысячи и тысячи глиняных табличек, испещренных клинописью и датированных вторым и третьим тысячелетиями до нашей эры! Древняя живопись, скульптура, ювелирные украшения и даже предметы быта — все это было бесценно. Все это хранилось в Багдаде. И ко всему этому получил доступ Джафар аль-Наари.

Десятилетиями все эти реликвии хранились в четырех стенах под самыми надежными запорами в мире — под охраной тирании Саддама. Аллах да благословит бравых американских летчиков и танкистов, которые заставили диктатора бежать без оглядки из своей столицы и гостеприимно распахнули двери сокровищницы! Американские патрули надежно охраняли все те ведомства, что были связаны с нефтью и финансами, но о музее и не вспомнили. А когда вспомнили — было уже поздно. В первые дни после переворота музей был открыт и доступен каждому, как портовая шлюха. И каждый пользовался им как шлюхой. С той лишь разницей, что не утруждался платить за удовольствие.

В течение первого же месяца внутренний двор в лавке аль-Наари был заполнен почти до отказа. Пожалуй, ему теперь впору самому было открывать музей и продавать в него билеты. Старший сын копал тайники день и ночь, складывая туда бесценные находки, доставленные в Амман бесчисленными курьерами Джафара. Время от времени, если в душу старика вдруг закрадывалось подозрение в отношении того или иного курьера, старший сын копал могилу и для него. Но Джафар щедро платил своим дилерам и воров среди них было мало — во всяком случае, Наваф вырыл всего пять или шесть могил.

И все же старик был несчастлив. Казалось бы, благодаря войне в Ираке он мог бы стать первым на Востоке продавцом древностей. Первым! Но первым был этот мерзавец Каслик, выстроивший целую империю на своих жалких горшках, — ведь у него целый выводок смышленых сыновей. А вот Джафару аль-Наари приходилось рассчитывать лишь на самого себя.

Проклиная свою судьбу, он целые сутки теперь торчал у верстака в подвале лавки и делал то, что Каслик спокойно мог бы поручить одному из своих малолетних ублюдков. К Навафу же с этим подходить бессмысленно, а нанимать кого-то чужого — слишком большой риск. Как горько сознавать, что когда-то давно он мечтал о шумном и дружном семействе, в котором каждый сын — твой помощник, опора и правая рука! Они бы делали всю работу, а Джафар лишь направлял бы их усилия и одаривал отеческим советом.

И как назло, именно сейчас толковые помощники были бы как нельзя кстати. В падении режима Саддама было много преимуществ для бизнеса Джафара. Старик уже успел оценить большинство из них. Но была и проблема, последствия которой еще трудно было предугадать. Власти мировых государств, которые до 2003 года закрывали глаза на контрабандную торговлю древностями, теперь встрепенулись. И Джафар знал, в чем тут дело. Пока Саддам находился у власти, им было плевать, что из Ирака вывозится национальное достояние. Теперь же они радели об «иракском наследии» что твой ключник. Не обошлось тут и без журналистов, понятное дело. Не будь тех телерепортажей у дверей выпотрошенного музея, не было бы и никакого шума в Лондоне и Нью-Йорке. Дипломаты и государственные чиновники до смерти перепугались, что мировая пресса обвинит их в попустительстве, а то и в соучастии в разграблении ценностей. И были приняты незамедлительные меры, которые стали для Джафара настоящей головной болью. Во все таможни, музеи, аукционы, всем частным коллекционерам были разосланы строжайшие предписания: не брать ничего вывезенного из Ирака — под угрозой судебного преследования.

Нет, это вовсе не означало, что Джафару придется теперь забыть о торговле. Это означало, что теперь ему необходимо стать особенно изобретательным. Он всегда маскировал свой товар, но сейчас это было важно, как никогда. Он вновь и вновь размышлял над этим, внимательно разглядывая пластмассовую коробку, которая лежала перед ним на верстаке. Внутри она была разделена на полтора десятка крошечных отделений, в которых покоились, искрясь на свету настольной лампы, сотни разноцветных драгоценных камней. Разумеется, фальшивых. Девчачий набор «Юный ювелир» — хит сезона. Сестра его жены купила коробку на Таймс-сквер в Нью-Йорке и привезла в качестве подарка своей дочурке Найме на ее двенадцатилетие. Девочка немного повозилась с новой игрушкой, а потом, как водится, забыла про нее. Вот тут-то на нее и положил глаз хитрый Джафар, которому стоило бросить на набор лишь один взгляд, чтобы его мгновенно посетила блестящая идея.

Захватив крючковатыми пальцами розовую жемчужинку, он аккуратно нанизал ее на нить, на которой уже болталось несколько шариков других цветов, фальшивый рубин и жестяная пробка от бутылки кока-колы. Джафар усмехнулся. У него получился превосходный браслетик, в самую пору какой-нибудь малолетней моднице, желающей покрасоваться с ним пару недель на школьном дворе.

И лишь если приглядываться специально, можно заметить на нитке еще одну крошечную вещичку. Золотую. Обычный листик, будто сорванный с золотого куста. Красивый, тонко сделанный. Но дело не в материале, хотя мало кому взбредет в голову, что на игрушечном браслете каким-то образом вдруг очутилось настоящее золото, а совсем в другом. И лишь немногие способны были об этом догадаться.

В багдадском музее этот листик и его собрат лежали под стеклянным колпаком на бархатной подушечке, а витринная табличка гласила, что это сережки шумерской принцессы, которым насчитывается ни много ни мало… четыре с половиной тысячи лет.

Джафар позаботился о том, чтобы бесценная реликвия превратилась в ничто, затерявшись на двух игрушечных браслетах между пробками от кока-колы и фальшивыми жемчужинами.

Затем настала очередь царских печатей — кургузых каменных бочонков с тонкими клинописными узорами. Пять тысячелетий назад их смазывали охрой и прокатывали по глиняным табличкам, запечатлевая высочайший автограф. Гениальное изобретение для своего времени. Но не менее гениальным был и способ, которым Джафар решил воспользоваться, чтобы укрыть их от посторонних взоров. Он водрузил на верстак громоздкий деревянный ящик, присланный ему неделю назад из швейцарского Невшателя. Внутри оказался целый мини-городок из игрушечных рыцарских замков и шале, воплощенных в фанере до мельчайших деталей — с расписными витражными окнами, с башенками и рвами, даже с прилегающими лужайками, обнесенными псевдокаменными стенами. Все это были музыкальные шкатулки, в чем можно было убедиться, сняв их крышки. Особый ключик после нескольких поворотов вызывал к жизни писклявую, отдающую жестяным дребезжанием мелодию.