В лесной глуши - Эухенио Фуэнтес Страница 38

– И как, нашли чего? – спросил тот с иронией.

– Нет.

– Вы должны были обратиться ко мне, а не к сыну.

– Вы бы дали мне ключ?

– Нет, – отрезал Клотарио, глядя ему в глаза.

– Отец!.. – воскликнул Давид из-за спины сыщика.

Купидо не обернулся и поймал на себе пылающий гневом взгляд старика, никак не желающего содействовать расследованию.

– Помолчи! – рявкнул Клотарио. – Иди домой, с тобой мы еще поговорим.

Давид помедлил несколько секунд, но все же вышел в сумрак улицы, с опущенной головой, не глядя на посторонившегося, чтобы его пропустить, отца. Купидо понимал, как парню, должно быть, стыдно: мало того, что отчитали, да еще и при постороннем человеке.

– Один раз я уже сказал вам, чтобы вы искали в другом месте, что мы ничего не знаем о ее смерти. Вам платит этот сеньорито из Мадрида, который мечтает заполучить ее деньги. Иначе он не позволил бы Глории делать для него то, что она делала, – сказал старик, когда они остались одни. – Он знает, что может остаться ни с чем, и старается свалить убийство на нас.

– Думаю, это не так. Он все равно ничего не получит, – ответил Купидо, но тотчас задумался, не может ли адвокат воспользоваться какой-либо юридической уловкой, например, доказать, что они состояли в гражданском браке.

Клотарио смотрел на него несколько секунд, а потом произнес:

– Видать, вас он тоже обманул. Все они в таких делах специалисты. Глория точно так же обманывала его самого.

Он запустил руку в карман и вынул пачку горьких и крепких сигарет, Купидо думал, таких уже не продают. Затем старик достал спички и зажег одну. Детектив обратил внимание на его руки: они были широкими и сильными, как лапы зверя; спичка, горевшая между пальцами, походила на безобидную соломинку, чье пламя не могло причинить им вреда.

Работа сыщика состоит в том, чтобы наблюдать. И постоянное наблюдение научило Купидо, что, несмотря на скрытность и притворство, у человека всегда есть непокорная часть тела, проявляющая его сущность. У Клотарио такой частью тела были руки, которые в силу того, что всю жизнь держали сельскохозяйственные инструменты и не привыкли оставаться без дела, все время машинально стремились сжаться в кулак; пальцы у него были короткие и тупые, им наверняка трудно набрать номер на старомодном телефоне с вращающимся диском.

Руки старика воскресили в его памяти образы, которые он считал давно забытыми: двадцать лет назад несколько ребят стояли перед железной калиткой, не осмеливаясь открыть ее, потому что осы, привлеченные теплом нагретого на солнце железа, соорудили гнездо между прутьями. Крестьянин, проходивший мимо с ослом на поводу, на котором сидел мальчик, решил помочь мальчишкам и одной рукой, мозолистой и огрубевшей, раздавил гнездо, причем осы не причинили ему никакого вреда. Разжав кулак, он показал им маленький вязкий комок из воска, крови и яда.

Купидо проследил за рукой, вернувшей пачку и спички в карман. Ему пришлось сделать усилие, чтобы не думать о том, как она могла бы орудовать ножом, а сосредоточиться на словах старика:

– ...Они не отнимут его у нас, вы слышите? Не отнимут.

Прежде чем ответить, детектив дал ему время успокоиться. Он хорошо знал этих горячих и гордых крестьян, жестких в споре, но готовых уступить, если говорить с ними вежливым, непривычным для их уха тоном.

– Это не моя работа – лишать кого бы то ни было законного наследства.

Это дало немедленный результат. Движения Клотарио смягчились, и, не меняя выражения лица, он задумался, глубоко затянувшись.

– Послушайте, я не говорю, что Глория была плохой девушкой, – признал он, – но ее образ жизни был очень далек от нашего. Она портила Давида. С тех пор как он увидел ее, парень не желал работать в поле, перечил мне. Однажды мы поссорились, и он даже сказал, что убежит из дома и будет зарабатывать на жизнь живописью, будто это так просто. Ему самому такая мысль никогда бы не пришла в голову. Конечно, все шло от нее, от Глории.

Купидо вспомнил о прошлом старика, как два десятка лет назад его дочь сбежала с молодым тореро, появившимся в Бреде на летние праздники, и Клотарио кинулся за ними верхом на муле, с ружьем, он хотел во что бы то ни стало вернуть ее. Возвратился он через десять дней один, без оружия, без мула и без гордости. Но старик остался главой семейства, жестоким защитником своего рода, который сделает все возможное, чтобы подобная история не повторилась.

– Давид – мой единственный сын, и он должен работать на земле. Мои дочери уехали. Теперь Давид сумеет добиться того, чего не удалось мне. С деньгами он сможет расширить наше дело в три раза. Пройдитесь по деревне: все продается, земля не возделана. Он сможет купить большое прекрасное поместье и технику, которая будет выполнять тяжелую работу. Сейчас самый подходящий момент: люди убежали в большие города и пока что не вернулись. А ведь вернутся через некоторое время, непременно вернутся. Потому что все необходимое дает нам земля: еду, воду, одежду – все. Обычно, чтобы понять, что на самом деле ценно, требуется война.

Нелепые и сбивчивые рассуждения старика могли бы иметь смысл в далеком будущем, подумал Купидо, но не сейчас. Деревня будет терпеливо, и не меняясь, жить, как старый и заслуженный генерал, верящий, что, как только запоет труба, он окажется востребован. А пока он отдыхает, забытый и всеми покинутый; его навещают лишь такие же старики, тоскующие по прошлому, да дети старых боевых товарищей, которые приезжают поговорить, успокоить его тоску или вспомнить то, что их отцы уже начали забывать. Увлечение трэкингом растет с той же скоростью, с какой исчезает деревенская жизнь, подумал детектив.

Клотарио замолчал. На мгновение у него появилось желание говорить возвышенно и назидательно, за что в свое время он получил ироническое прозвище Дон Нотарио.

– Ваш сын так не думает.

– Но еще год назад думал, до того как сюда начала приезжать Глория, решившая отремонтировать старый родительский дом. Поначалу мне даже нравилось, что Давид ей помогает. До тех пор, пока я не понял: иногда они вместе ходят рисовать в заповедник. Это изменило его, у парня в голове появились безумные фантазии: он возмечтал стать художником и уехать в город. Мои дочери отправились в город, и не думайте, что они катаются как сыр в масле. Давид вырос здесь. Я его знаю, ведь он мой сын, я отлично знаю, что ему нужно, ведь, когда был в его возрасте, тоже совершил ошибку, решив убежать от всего этого. И уезжал я без отцовского разрешения. И несколько лет спустя был вынужден вернуться, раскаявшись в своем поступке. В Бреду всегда возвращаются.

Ошеломленный, Купидо слушал слова так не похожего на него самого человека, которые, как проклятие, сам произносил неоднократно.

– Кроме того, – продолжал старик, – неужели вы верите, что в городе Давид преуспеет как художник? Что там на него не будут смотреть как на чужака? К тому же уже слишком поздно. По нему видно, что он из деревни. Можно убежать от земли, но ее печать останется навсегда.