Смерть Ахиллеса - Борис Акунин Страница 3

И как бы ненароком пододвинул к себеформулярный список новичка — фамилию-то запомнил, да имя-отчество из головывыскочило. А в таких делах, знал опытнейший Владимир Андреевич, промашки даватьнельзя. Всякому человеку обидно, когда его имя путают, и уж тем более ни к чемубез нужды подчиненных обижать.

Эраст Петрович — вот как его звали, красавчикаэтого. При взгляде на раскрытый формуляр князь нахмурился, потому что списокбыл нехорош. Опасностью попахивало от списка. Уже не раз и не два просмотрелгенерал-губернатор личное дело своего нового сотрудника, а ясности неприбавилось.

Формуляр и в самом деле выгляделпретаинственно. Ну, 26-ти лет, православного вероисповедания, потомственныйдворянин, уроженец Москвы. Это ладно. По окончании гимназии, согласно прошению,приказом по московской полиции утвержден в чине коллежского регистратора иопределен на должность письмоводителя в Сыскное управление. Это тоже понятно.Но затем начинались сплошные чудеса. Что это, спрашивается, такое — уже черездва месяца: «За отличную усердную превосходную службу Всемилостивейшепроизведен вне всякой очереди в чин титулярного советника с зачислением поМинистерству иностранных дел»? А далее, в графе «награждения» и того пуще: «ОрденСв. Владимира 4 степени за дело „Азазель“ (секретный фонд Отдельного корпусажандармов)»; «орден Св. Станислава 3 степени за дело „Турецкий гамбит“(секретный фонд Военного министерства)»; «орден Св. Анны 4 степени за дело„Алмазная колесница“ (секретный фонд Министерства иностранных дел)». Сплошныесекреты!

Эраст Петрович деликатно, но зорко посматривална высокое начальство и в минуту составил первое впечатление — в целомблагоприятное. Стар князь, но из ума еще не выжил и, кажется, не без актерства.Не укрылось от внимания коллежского асессора и затруднение, обозначившееся нафизиономии его сиятельства при просмотре формулярного списка. Фандоринсочувственно вздохнул, ибо, хотя своего личного дела не читал, но примернопредставлял себе, что там может быть написано.

Воспользовавшись возникшей паузой, ЭрастПетрович взглянул на двух чиновников, которым по долгу службы полагалось ведатьвсеми московскими тайнами. Хуртинский ласково щурился, улыбался одними губами —вроде бы приветливо, но в то же время как бы и не тебе, а неким собственныммечтаниям. На улыбку надворного советника Эраст Петрович не ответил — этот типлюдей он знал слишком хорошо и очень не любил. Вот обер-полицеймейстер емускорее понравился, и генералу Фандорин слегка улыбнулся — без малейшей, однако,искательности. Генерал учтиво покивал, но, странное дело, посматривал намолодого человека не без жалости. Эраст Петрович над этим ломать голову не стал— со временем разъяснится — и снова обернулся к князю. Тот тоже вовсюучаствовал в этом безмолвном, но, впрочем, не выходившим за рамки приличийсмотринном ритуале.

На лбу у князя прорезалась одна особенноглубокая морщина, свидетельствовавшая о крайней степени задумчивости. Главнаямысль у его сиятельства была сейчас такая: «А не камарилья ли тебя подослала,милый юноша? Не под меня ли копать? Очень похоже на то. Мало мне Караченцева».

А жалостливый взгляд обер-полицеймейстера былвызван обстоятельствами иного рода. В кармане у Евгения Осиповича лежало письмоот прямого начальника — директора департамента государственной полиции Плевако.Старый друг и покровитель Вячеслав Константинович писал приватным образом, чтоФандорин — человечек толковый и заслуженный, в свое время пользовался довериемпокойного государя и в особенности бывшего шефа жандармов, однако за годызаграничной службы от большой политики отстал и услан в Москву, ибо в столицеприменения ему не сыскалось. Евгению Осиповичу молодой человек на первый взглядпоказался симпатичным — остроглазый такой, держится с достоинством. Не знает,бедняга, что высшие сферы на нем поставили крест. Приписали к старой калоше,вскорости предназначенной на помойку. Такие вот думы были у генералаКараченцева.

А о чем думал Петр Парменович Хуртинский — богвесть. Больно уж таинственного хода мысли был мужчина.

Немой сцене положило конец появление новогоперсонажа, бесшумно выплывшего откуда-то из внутренних губернаторских покоев.Это был высокий тощий старик в потертой ливрее с лысым блестящим черепом илоснящимися расчесанными бакенбардами. В руках старик держал серебряный подносс какими-то склянками и стаканчиками.

— Ваше сиятельство, — сварливосказал ливрейный. — Пора от запора отвар кушать. Сами потом жаловатьсястанете, что Фрол не заставил. Забыли, как вчера-то кряхтели да плакались?То-то. Нут-ко, ротик раскройте.

Такой же тиран, как мой Маса, подумалФандорин, хотя обличья прямо противоположного. И что за порода этакая на нашуголову!

— Да-да, Фролушка, — сразу жекапитулировал князь. — Я выпью, выпью. Это, Эраст Петрович, мой камердинерВедищев Фрол Григорьич. С младых ногтей меня опекает. А вы что же, господа? Неугодно ли? Славный травничек. На вкус гадкий, но от несварения исключительнопомогает и работу кишечника стимулирует превосходнейшим образом. Фрол, налей-каим.

Караченцев и Фандорин от травничка наотрезотказались, а Хуртинский выпил и даже уверил, что вкус не лишен своеобразнойприятности.

Фрол дал князю запить отвар сладкой наливочкойи закусить тартинкой (Хуртинскому не предложил), вытер его сиятельству губыбатистовой салфеточкой.

— Ну-с, Эраст Петрович, какими же такимиособыми поручениями мне вас занять? Ума не приложу, — развел рукамизамаслившийся от наливочки Долгорукой. — Советников по таинственным деламу меня, как видите, хватает. Ну да ничего, не тушуйтесь. Обживитесь, присмотритесь…

Он неопределенно махнул и мысленно прибавил:«А мы пока разберемся, что ты за воробей».

Тут допотопные, с измаильским барельефом, часыгулко пробили одиннадцать раз, и подстегнулось третье звено, замкнувшеефатальную цепочку совпадений.

Дверь, что вела в приемную, распахнулась безовсякого стука, и в щель просунулась перекошенная физиономия секретаря. Покабинету пронесся невидимый, но безошибочный ток Чрезвычайного События.

— Ваше сиятельство, беда! — дрожащимголосом объявил чиновник. — Генерал Соболев умер! Тут его личный ординарецесаул Гукмасов.

На присутствующих эта новость подействовалапо-разному — в соответствии со складом натуры. Генерал-губернатор махнул наскорбного вестника рукой — мол, изыди, не желаю верить — и той же рукой перекрестился.Начальник секретного отделения на миг приоткрыл глаза в полную ширину инемедленно опять смежил веки. Рыжий обер-полицеймейстер вскочил на ноги, а налице коллежского асессора отразились два чувства: сначала сильнейшее волнение,а сразу вслед за тем глубокая задумчивость, не покидавшая его в продолжениевсей последующей сцены.

— Ты зови есаула-то, Иннокентий, —мягко велел секретарю Долгорукой. — Вот ведь горе какое.