Волчицы - Буало-Нарсежак Страница 21

Нам не дано было в полной мере насытиться друг другом. Неужто мы и вправду любили? Нет, скорее всего, мы любили нависшую над нами угрозу, которая, держа нас в нервном напряжении, доставляла немыслимо острые ощущения. Даже забываясь в наслаждении, мы оставались чужими — она со своими призраками, я со своей тайной. Сколько бы ни сжимали мы друг друга в объятиях, мы все равно не спускали друг с друга глаз, и недоверие заменяло нам нежность. Пережив неповторимые мгновения, мы лежали с закрытыми глазами, опустошенные, не в состоянии ни о чем думать, с ощущением, что нас вместе выбросило на берег какой-то запретной страны. Приходя в себя, мы с трудом узнавали свои голоса.

— Бернар, она приехала.

— Да.

— Вокруг нее красный ореол… Это плохая женщина.

— Да… А что еще ты видишь?

— Пока больше ничего… Она ненавидит тебя. Нас всех.

— Молчи. Не думай больше о ней.

Аньес уставилась в потолок. Ресницы ее подрагивали. Она ушла в себя. Меня страшили видения, которые она, казалось, разглядывает на пожелтевшей и потрескавшейся штукатурке. Я потянулся к ее губам. Только любовь могла отвлечь ее, отогнать навязчивые мысли, которые были заодно и моими.

— Как она похожа на твоего друга Жерве, — прошептала она.

— Молчи!

Я так сильно прижал ее к себе, что чуть не задушил. Возможно, именно этого я и желал. Она мягко отстранила меня.

— Бернар, ответь мне честно. Ты любишь Элен?

— Это намного сложнее.

— Тогда так, любишь ли ты ее больше, чем меня?

— Больше, чем тебя?.. Не знаю. Это совсем другое.

— Смог бы ты жить со мной? Я бессильно закрыл глаза.

— Думаю, я ни с кем не могу жить.

— Однако решился жениться на ней.

— Повторяю, это намного сложнее. Я ничего не решил. За меня всегда решали обстоятельства. Она придвинулась ко мне, взяла мою руку и стала играть ею.

— Ты любопытное существо, Бернар. В жизни у тебя одно, а на словах совсем другое. С тобой никогда не поймешь, с кем имеешь дело. Ты что, стыдишься меня, как моя сестра?

— Нет.

— Доверяешь мне?

— Ну к чему вдруг все эти вопросы! — воскликнул я.

— Отвечай!

— Доверяю ли?.. Как когда.

— Просто не хочешь сказать. Нет, не доверяешь. Вы с ней из одного теста. О, я знаю, вы меня презираете! Знаю, как вы отзываетесь обо мне между собой.

— Не люблю тех, кто хнычет, — зло бросил я.

Терпение мое лопнуло, я встал. Мне казалось, что повторяется одна из тех, прежних, сцен: крики, слезы, попреки… «Я для тебя ничто. Ты строишь из себя существо высшего порядка», и много чего еще в том же духе, что понемногу иссушало, уничтожало, убивало меня. Начало положила моя мать: «Из этого ребенка никогда ничего путного не выйдет! Он даже в консерваторию поступить не способен!» Сама-то она, естественно, жила среди аплодисментов, вызовов на сцену, букетов цветов. Она была талантлива. Может, у нее и было право давить меня грузом своей известности. Но другая… моя жена! А теперь вот Аньес, Элен, Жюлия. Хватит с меня, господи, хватит! Недостает только, чтоб я прикончил всех трех!

Обеими руками сразу я провел по лицу, как бы стягивая с него паутину. Прошлое и настоящее переплелись и крепко держали меня. Чтобы освободиться от них, мало было вспышки гнева. Аньес рыдала, зарывшись лицом в подушку. Я вышел, хлопнув дверью, и побрел наугад по пустой квартире. Я чувствовал себя сильным, решительным, готовым разорвать сковавшие меня узы, и все только потому, что был один. Очень скоро я вновь стану слабым. Нужно воспользоваться этой минутной отсрочкой. Я поискал клочок бумаги, нашел подписную квитанцию на «Нувелиста». На обороте большими печатными буквами, словно это анонимка, написал: «Мне необходимо как можно быстрее поговорить с вами» — и двумя линиями подчеркнул написанное, указывая на его важность. Затем, пробравшись в комнату Жюлии, положил записку на камин, на самое видное место. На этот раз я хоть что-то совершил. Противопоставил свою волю слепому натиску судьбы. И поклялся продолжать сопротивление. Все мое прошлое существование было усеяно подобными клятвами, столь же искренними, сколь и бесполезными. Но никогда еще я с такой силой не ощущал, что сражаюсь за свою жизнь. В тревоге, но довольный собой, вернулся я в гостиную и стал ждать. Сел за рояль, поднял крышку и принялся нежно гладить клавиши. Стоило моим пальцам пробежаться по клавишам, как я становился чист. Музыка смывала с меня грязь, как святая вода во время крещения. В глубине души сохранялась лишь горечь от сознания того, что я незаконченный виртуоз, мастерство мое не совершенно, что я не один из тех пророков во фраке, что приводят в неистовство и утихомиривают толпы. Отсюда и вся моя беда. Не нажимая на клавиши, я сыграл начало «Баллады в соль минор» Шопена. Странная немая музыка в пустынной квартире. Даже Аньес, привыкшая слышать все, вплоть до мыслей Элен, не могла догадаться, что в эти минуты я от нее ускользаю, что я больше не Бернар, не Жерве, но добрый, благородный, тонко чувствующий человек, способный любить, если бы ему не мешали свободно развиваться. Мои ногти едва касались слоновой кости клавиш. Остановился я внезапно, испугавшись тишины. Закрыл крышку рояля, а когда Элен в сопровождении Жюлии вернулась и спросила меня: «Вы не очень скучали, Бернар?» — искренне ответил: «Я провел чудесное утро».

Жюлия тотчас прошла к себе снять пальто; тревога вновь настигла меня, вцепилась, как чья-то рука, вонзилась мне в сердце. Я пожалел о записке. Сейчас Жюлия уже прочла ее: войдя к себе, она наверняка заметила ее и теперь писала ответ, который потом сунет мне в карман. Тогда я узнаю, что к чему. Соображу. Смогу действовать.

Аньес принялась накрывать на стол. На стук приборов из комнаты вышла Жюлия. Увидев меня, она улыбнулась.

— А ну помоги нам, лодырь!

Никакой напряженности в голосе. Никакой наигранности во взгляде. А ведь она прочла записку. Она не могла не заметить «вы», которым я давал ей понять, что с комедией пора заканчивать.

— Нарежь хлеб, Бернар.

Передавая нож, она притянула меня за шею и поцеловала. Аньес, побледнев, следила за нами. Сейчас Жюлия сунет мне в карман записку? Ничего подобного. Она не желает отвечать. Она всего лишь сестра, еще не оправившаяся от волнения, испытанного при встрече с пропавшим братом. Я надеялся выйти из неизвестности. Неизвестность продолжалась. Я был приговорен оставаться Бернаром. Я был Бернаром.

— Прошу к столу, — сказала Элен.