Два сына одного отца - Марина Болдова Страница 13

Лилечка, делая вид, что читает текст на мониторе компьютера, наблюдала за Стрельцовым, который как-то уж слишком спокойно сидел на жестком диванчике рядом с ее столом. Его неподвижный взгляд пугал. Дежурной шоколадки она сегодня не дождалась, улыбки и ласкового взгляда тоже. Будь она глупее, обиделась бы. Но Лилечка сделала совсем другой вывод из необычного поведения всегда галантного помощника шефа. Что-то произошло. Стрельцов, похоже, мысленно готовится к нелегкому разговору с начальством, вон как морщит лоб, словно проигрывая в уме предстоящий спектакль. Видимо, хочет сообщить информацию из ряда вон и пытается просчитать реакцию Дубенко. Уж кому-кому, а Лилечке очень хорошо известно, каков в гневе ее шеф.

Из аппарата, включенного на громкую связь, раздался недовольный голос: «Стрельцова ко мне». Лиля вопросительно посмотрела на Дениса, который вместо того, чтобы быстро встать с дивана, еще ближе придвинулся к его спинке. Чашка с так и недопитым чаем слегка дрожала в его руке. Лилечка насторожилась еще больше. Наконец Стрельцов поднялся. Окончательно взяв себя в руки, улыбнулся девушке и подмигнул. Но Лилечку это не успокоило. «Подслушивать, конечно, плохо, но другого выхода у меня нет», — решила для себя она, ловко устраиваясь с лейкой для цветов возле двери в кабинет. Пальму в керамической кадке принес в подарок шефу все тот же Стрельцов, а Лилечка, справедливо решив, что в кабинете растение умрет от черной энергетики, исходящей от Мухомора, определила его в приемную.

Сначала ничего не было слышно. Лилечка хотела было покинуть свой пост, но услышала раздраженный голос Дубенко: «Да ты совсем спятил!» Дальше пошло неразборчивое бормотание Стрельцова, а затем снова громкий возглас Дубенко: «Пошел вон!» Лилечка едва успела отскочить от двери. Денис вышел из кабинета с лицом, на котором застыло недоумение. Испуга или обиды она не заметила. Если б ее так послали, она б… Додумать она ничего не успела, так как Стрельцов молча указал ей на дверь рукой. Пришлось сделать безразличное лицо. Она вошла в кабинет начальника, плотно прикрыла за собой дверь, прошла ровно до середины ковровой дорожки и остановилась. Стараясь ничем не выдать своего страха, Лилечка молча ждала распоряжений шефа. «Нет, надо завязывать с этой работой», — подумала она. Постоянно быть готовой к крикам и хамству ей, выросшей среди любящих безумно свое чадо родителей и бабушек, было очень трудно.

* * *

Дубенко тупо смотрел на секретаршу, пытаясь вспомнить, зачем велел Стрельцову ее позвать. Эта девица, навязанная ему генералом, интересовала его едва ли больше, чем письменный стол или книжный шкаф. Но она постоянно раздражала его тем, что напоминала — кое в чем он не хозяин в этой жизни. Приказали взять на службу дочку какого-то там чинуши или журналюги, черт их разберет, пришлось подчиниться. Он долго не мог запомнить ее лица, до сих пор не знал фамилии и однажды отшил по телефону молодого мужика, вежливо спросившего Топильскую. Потом выяснилось, что звонил муж этой девицы, перепутав последнюю цифру номера. Видите ли, мобильный его жены не отвечал. Раскаяния Дубенко не испытал, хотя выговор получил от генерала, которому, как оказалось, этот Топильский приходится родным племянником. Обозлившись на ябеду еще больше, он всю злость направил на его жену, глупую овцу, которой при таких-то родственниках лучше б ходить по соляриям и салонам красоты, а не корчить из себя деловую женщину. Глядя сейчас, как эта дурочка пытается спрятать свой страх, Дубенко откровенно рассмеялся. Девица тут же вскинула свои умело нарисованные бровки. Пожалуй, впервые он посмотрел на свою секретаршу как на женщину. «Не впечатляет», — решил он и указал на дверь. Еще больше округлив глаза, та резко развернулась на каблучках и направилась к выходу. По пути она обернулась, как бы спрашивая, не передумал ли начальник.

Развернув кресло к окну, Дубенко вслушивался в ровный гул проезжавших мимо окон машин. Неожиданно мысли вновь вернулись к девушке. Лет пять назад он бы не упустил возможности попользовать ее. Дубенко знал, что женщин к нему тянет. Время от времени они появлялись в его жизни, не задерживаясь в ней более чем на полгода. Сказать, что он не влюблялся, — ничего не сказать. Он даже не испытывал никаких симпатий к «объектам». Здоровое мужское начало требовало своего, и он кидал к ногам этого самого начала очередную жертву. То, что они жертвы, он понимал. Любовник он был никакой, заботясь только о себе, но не о партнерше. Насытившись, мог буквально пинками выгнать рискнувшую связаться с ним женщину из своей квартиры, не думая, что на улице уже хорошо за полночь. Впрочем, иногда он заказывал им такси. Тех, кто жил в его квартире, чаще всего выполняя работу домработницы и кухарки, он через некоторое время переставал замечать. Часто, забыв, что в доме уже живет одна любовница, он приводил другую. Скандалы по этому поводу сводились к тому, что он оставлял соперниц выяснять отношения, а сам садился к телевизору, до максимума увеличивая громкость. Выйдя через пару часов на кухню, он обычно заставал только одну из них. Что тянуло их в его холостяцкое жилище, он не понимал. Минимум мебели и полное отсутствие того, что все называют «милыми пустячками», могло отпугнуть даже мужчину. Видимо, интуитивно женщины понимали, что здесь им открывается простор для приложения фантазии по части обустройства и наведения порядка. Дубенко откровенно радовался, когда делал крутой «облом» их планам. Занавесочки срывались и бросались в мусорное ведро, керамические вазочки смахивались со стола и разбивались. Вместе с этим разбивались и мечты несостоявшейся хозяйки. Только однажды он допустил оплошность. Звали ее Сулико, как и его маму. Русская красавица с грузинским именем, она была молчалива и нежна в постели. Сулико умела ловко уходить от его вопросов о себе, отвлекая поцелуями и ласками. Не очень скоро он понял, что его берлога превратилась в уютную квартиру. Веселенькие шторки прикрывали кухонное окошко, на подоконниках откуда-то взялись горшки с фиалками и кактусами. А в спальне на полу, возле окна, в огромном вазоне росло лимонное деревце, на котором висело несколько желтых плодов. Он даже потрогал их руками, понюхал и помял, чтобы удостовериться, что они настоящие. Сулико только тихо посмеялась над ним, а вечером, сорвав самый большой лимон, порезала его на тонкие ломтики и красиво уложила на тарелочку. Да и тарелки такой у него не было: черная, с золотым ободком, а в центральном круге — выпуклый рисунок танцующей пары в старинных платьях. Тогда он понял, что не сможет отказаться от Сулико. Она ни в чем не стремилась ему угодить, не спорила с ним, но чудным образом обнаруживалось, что вышло все по ее, а не по его желанию. Насмешливый ротик кривился в необидной гримаске, когда она видела его растерянность. Маленькие ручки обхватывали его мощную шею, и она всем телом прижималась к нему, как бы говоря, что любит его за его же слабость. Благодарность и покорность, как ему казалось, были искренними, потому что все заканчивалось в постели. Они требовали друг с друга на равных, нимало не заботясь о том бесстыдстве, которое всегда прорывается только у голодных и жаждущих любовников. Он расслабился, не заметив, как пролетели полгода, потом еще год.