Та, что правит балом - Татьяна Полякова

Чертова погода! — злился Ник, глядя в окно.

Дождь вторые сутки лил как из ведра, однако я подозревала,что причина скверного настроения моего дорогого друга кроется вовсе не вдрянной погоде.

По большому счету, погода ему была безразлична, как и многоедругое в этой жизни. Но уже несколько дней он проявлял повышенную нервозность,огрызался, злился, изводил меня придирками и хмуро таращился в окно, точнонадеялся что-то там высмотреть. Может, Ник в душе романтик и желал увидеть лучсвета на горизонте, который вдруг мелькнет среди туч? Черт его знает. Почему быи нет, в конце концов? Впрочем, я сильно сомневалась, что подобные чувства егопосещают, но об истинной природе своего дурного настроения он не сообщит,следовательно, обращать внимание на его слова не стоит.

Именно этим я и занималась в тот момент: раскачивалась настуле и пропускала его слова мимо ушей. Вряд ли ему это нравилось.

— Эй, — позвал он, хмуро понаблюдав за мной сминуту, — ты меня слышишь?

— Слышу. А также вижу, обоняю, восторгаюсь илюблю, — охотно ответила я, на некоторое время прекратив раскачиваться.

Он вроде бы собрался что-то ответить на это, но передумал.Покачал головой и, отвернувшись к окну, вновь пробормотал:

— Ненавижу дождь. Куда подевался твой Рахманов? —резко сменил он тему.

Я замерла, с удивлением глядя на Ника, потом вздохнула:

— Тебе лучше знать.

— Кажется, я не раз говорил: тебе стоит быть с нимполасковее. А ты что делаешь?

— А что я делаю? — решила я удивиться.

— Ни черта ты не делаешь. Парень должен по тебе с умасходить, а вместо этого…

— Пошел к черту, Ники-бой, — с широкой улыбкойответила я.

Еще полгода назад я бы вряд ли на такое рискнула. Быловремя, когда я до судорог боялась этого типа. И, если честно, у меня были на тооснования. Но несколько месяцев назад Ник свалял дурака — открылся, как плохойбоксер, пусть всего лишь на миг, но мне этого хватило. Так что теперь я знала:Никита Полозов вовсе не исчадие ада, воплощение вселенского зла, могущественноеи непобедимое, он человек из плоти и крови, как все мы, грешные. Опасный,хитрый, изворотливый, подлый — список можно продолжить, — но все-такичеловек. У него даже есть свои слабости. Теперь я это знала наверняка и непреминула воспользоваться. Иногда мне это сходило с рук, иногда нет. Но янеустанно экспериментировала.

Через мгновение стало ясно: назвать сейчас моего другаНики-боем — плохая идея. Он отреагировал в своей обычной манере: сделалмолниеносное движение и выбил из-под меня стул. Если быть честной, я к этомуподготовилась и при желании легко бы удержалась на своих двоих, но решила, чтонебольшая радость скрасит Нику существование, а потому повалилась на пол. Онвзирал на это настороженно, должно быть, гадал, чему обязан данным фактом:своей ловкости или моей покладистости.

Я поднялась, поставила стул и сказала без злобы:

— Сукин сын, — после чего продолжилараскачиваться.

— Что-то происходит, — понаблюдав за мной немного,выдал он ценную мысль.

— Конечно, — кивнула я. — В мире всегдачто-нибудь происходит.

— Ты меня достала, — поморщился он. —Состояние твоей шкуры напрямую зависит от того, что там замыслили хозяева.

С этим, конечно, глупо спорить, однако в тот момент менямало волновало и даже, сказать по чести, мне было безразлично, что они тамзатевают и как это отразится на мне. Когда человек долгие годы живет впостоянном страхе, он привыкает к нему, как инвалид к коляске. А потом вроде быи вовсе его не чувствует. Нечто подобное произошло со мной в тот момент, когдая поняла, что спасти Машку смогу лишь ценой предательства. То есть спасти могу,но сразу же потеряю, потому что она мне это предательство вряд ли простит.Сейчас Машка находилась в психушке, совершив якобы убийство в состоянии помутненногосознания, в котором она вроде бы до сих пор пребывает. Конечно, Машка никого неубивала, но ей пришлось согласиться с правилами игры, и мне тоже. На днях еедолжны перевести в клинику, где режим помягче, а я вследствие своегонезавидного выбора лишилась интереса к жизни.

Хотя страх все еще присутствовал во мне, но теперь он былиного рода. Я страшилась встретиться с Машкой. Я не знала, как смогу объяснитьей свой поступок, хотя наша затея засадить хозяев Ника в тюрьму всегда казаласьмне невероятно глупой. Но Машка верила, что мы сможем, а я слишком любила ее,чтобы стоять в стороне и наблюдать, как она себя губит, потому и полезла вдраку, ни мгновения не веря в победу. Развязка последовала незамедлительно:Машка в психушке по обвинению в убийстве, которого не совершала, а я судвоенным рвением танцую под дудку все тех же хозяев, чтобы ее когда-нибудьоттуда вытащить. Человека, который был единственным свидетелем давнегопреступления и чье заявление при известном везении помогло бы увидеть господинаДолгих за решеткой, я сдала Нику, после чего свидетель скончался, а нашитщетные усилия оставили горечь в душе и бесполезный стыд за совершенноепредательство.

Рахманов, о котором говорил Ник, — адвокат и близкийдруг господина Долгих, мой любовник, что позволяло надеяться на вызволениеМашки из психушки, и по этой причине я выделывала перед ним разные фокусы,вроде цирковой собачки за кусочек сахара (в роли сахара была все та же Машка).Теперь Рахманов вдруг исчез, не появлялся у меня уже несколько дней. Однако самНик не раз утверждал, что делать ставку на подобного типа вещь зряшная, так чтоне ясно, чем он сейчас недоволен.

Рахманов не только не появлялся у меня четвертые сутки, но ине звонил. Я ему тоже не звонила, по опыту зная, что это бессмысленно, но дажеего внезапное охлаждение ко мне не вызвало никаких эмоций.

— Он тебе ничего не говорил? — не унимался Ник.

— Рахманов? — подняла я брови. — Конечно,нет. Иначе ты бы об этом знал.

— У них какие-то заморочки с химзаводом… — Ник поскребзатылок, с неудовольствием глядя на меня. — Эти придурки все никак неуспокоятся и заваливают суд своими исками.

— Надо же людям чем-то себя занять, — пожала яплечами.

— Если бы только это… Однако нашелся полный придурок,пожелавший прищемить нашим кормильцам хвост. Причем дяде это вполне по силам,по крайней мере в том, что касается конкретного дела.