Француз - Юрий Костин Страница 6

Конечно, нет правил без исключений: знавал и я пару достойных русских, из офицерства, но это, скорее, действительно большая редкость.

Не подумайте, кто вдруг когда-нибудь прочтет эти записки, будто бы я ропщу, ведь мое пребывание здесь есть Промысел Божий… В какой-то момент оно завершится, и я обязательно вернусь в Бретань. В первый же день я отправлюсь на Бель-Иль, поселюсь в лучшем постоялом дворе и сразу же закачу такой пир, какого не видал местный порт с момента строительства цитадели великого маршала Вобана. Ведь именно там, в цитадели, начиналась моя военная служба, там на одной из улиц повстречал я Изабель, там же, недалеко от того места, впервые подрался из-за нее на дуэли и был тяжело ранен в бедро. Меня долго выхаживали местные лекари, и все это время, каждый день, она приходила ко мне в крепостную больницу, а потом уже носила передачи в кордегардию.

Сейчас мне кажется, что целое столетие минуло с тех счастливых дней… Изабель не ждет меня более. Зато портовые девки будут все мои. Вернусь я героем, пережившим страшную русскую экспедицию. А герои никогда не остаются без женской ласки.

Как же я не понимал этого раньше: я счастливый человек, коль скоро у меня есть шанс снова оказаться во Франции, которая в сравнении с Россией являет собой сущий на земле рай?!

Надо только постараться выжить, не попасть под русскую пулю или разрыв гранаты. Да и на крестьянских вилах заканчивать свой век я категорически не согласен!

Эх, война… Невеселое это занятие, особенно если ведется по азиатским канонам, а значит, против всех мыслимых правил. А еще эта Изабель…

Почему она так быстро меня забыла?

Мой лучший друг Жан-Поль Бодекру прислал полгода назад письмо, извещающее меня о том, что моя Изабель вышла замуж за интенданта гусарского полка из Прованса по имени Кристоф Монтегю… В письме Жан-Поль интересовался вскользь, следует ли ему заколоть или застрелить этого подлеца Монтегю на дуэли? Однако я был так сильно опечален известием об измене моей будущей жены, кем я уже привык считать Изабель до прочтения злосчастного письма, что впал в прострацию и на письмо не ответил, чем и спас от гибели этого подлеца.

Я несколько дней беспробудно пил, а потом, как-то на удивление быстро справившись с горем, зачерствел душой и, презирая теперь всех женщин мира, записался добровольцем в корпус славного Мюрата, столь же смелого воина, сколь и блистательного кавалера. За ним хотелось идти, и мы шли в лобовые атаки на неприятельские штыки и пушки без страха и сомнений. За него поднимали заздравные, за него готовы были сложить головы в жестоких схватках с врагом.

Так началась моя служба в кавалерии, изменившая в итоге не только мою собственную жизнь, но и предопределившая судьбу моих потомков.

В начале октября 1812 года я, в числе союзных войск, неспешно покидавших Москву, очутился в небольшой деревушке со странным названием Ouzkoye.

Мы устроили бивуак между прудом и церковью, в которой расположились сам император, месье Коленкур, маршалы Мюрат, Виктор, Даву и еще несколько офицеров, а также их лошади и полроты солдат гвардии.

Лишь только стемнело, на наш лагерь напали казаки.

Казаки… Что за дикое войско, чья тактика и образ мысли непостижимы не только для цивилизованного человека, но и для многих русских. Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, правильное равнение, сомкнутость строя, которой мы придаем столько значимости… Но они умеют с места мчаться карьером и на карьере круто останавливаться. Лошади кажутся одним телом с ними. Они всегда бдительны, поворотливы, нетребовательны и исполнены воинского честолюбия…

Каждый день казаки появлялись длинными линиями на горизонте, а особо отчаянные подъезжали к самым нашим рядам. Мы строились и шли этим линиям навстречу. В ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали… Но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось и опять появлялись эти черные линии, повторялись те же маневры и с теми же результатами. Таким образом уставала и на глазах таяла храбрейшая конница, причем в бою с теми, коих она презирала.

Мы с другом, одним из денщиков маршала, как раз заканчивали бутылку игристого вина из «царских запасов». Он утверждал, будто это вино, с нашим, но незнакомым мне названием «Вдова Клико», было позаимствовано кавалеристами непосредственно из кремлевских погребов. В ночной тишине гулко прозвучал ружейный выстрел, лагерь зашевелился, отовсюду стали раздаваться крики.

Бросив приятное занятие, мы с адъютантом вскочили на ноги. При нас были пистолеты и сабли — с оружием я не расставался уже несколько месяцев. Тут-то я и увидел эту бородатую рожу, надвинутую на лоб черную шапку и длинную пику. Все это вот-вот должно было смести меня, подобно урагану. Еще секунда, и моя мечта вернуться домой так и осталась бы мечтой тут, в России, вместе с несбывшимися мечтами тысяч моих соотечественников. Однако же адъютант оказался проворным малым. Шашкой своей он отвел от меня удар казака, но тут же мешком осел на землю, видимо, поймав одну из тех самых шальных пуль, которых я так боялся.

Нам стоило немыслимого напряжения сил и воли отбить атаку казаков. Тут же провели ревизию потерь. Несколько человек убито, после схватки осталось много раненых. Один офицер пропал. Я уже не помню, как его звали, но мне было искренне жаль беднягу. Вижу будто наяву его добрые глаза. Такие глаза бывают у молодых священников. И зачем только судьба забросила его на войну? Таким здесь не место. Если они сами не пропадают, то делу от них все равно пользы нет никакой. Только разжигают жалость — ненужное в бою чувство.

К несчастью, погиб и мой денщик. Он фактически спас мне жизнь, но на войне такие вещи постепенно перестаешь замечать. Здесь ежедневно каждый кому-то спасает жизнь, вольно или невольно. Мы все в должниках друг у друга и у судьбы, разумеется, пока она от нас не отворачивается и не уходит благоволить другому счастливцу, допуская до твоего тела разящий удар стального клинка, свинцовую пулю или адскую силу разорвавшейся подле тебя гранаты.

Утром по лагерю прогуливался император. В дни славных побед нам частенько доводилось видеть его в лагере среди простых солдат. Он любил заговорить с кем-нибудь, расспросить о службе, а бывало, что и выпить вина. В такие моменты мы искренне любили Бонапарта, и каждый из нас готов был пожертвовать здоровьем и самой жизнью ради спасения своего кумира, окажись поблизости вражеские солдаты или просто человек с дурными намерениями.

В России такие выходы в народ случались нечасто, да и поводов было не так много.

Армия устала. И что бы ни говорило начальство, она уходила из этой страны со странным ощущением растерянности от полуправды. Командиры уверяли нас, что мы победили, древняя русская столица разорена, армия обескровлена, и теперь уже не стоит ждать от нее вмешательства в дальнейшие дела императора. В европейские столицы были отправлены гонцы, дабы проинформировать вассалов об очередном успехе Великой армии. Но мы-то понимали: еще одна такая, с позволения сказать, победа, и воевать с русскими будет просто некому! Да что там русские — кто будет защищать Францию?