Героям не место в застенках - Сергей Зверев

Камера следственного изолятора в литовском городе Шяуляе была стандартной для всех пенитенциарных заведений советского периода. Мрачная тесная комната, стены которой были оштукатурены «шубой», двухъярусные нары-шконки, металлические стол и лавки, намертво прикрученные к полу. В углу грязный унитаз и давно не мытая раковина со следами ржавых подтеков, над которой уныло нависал выкрашенный ядовито-зеленой краской кран.

С нижней шконки с трудом поднялся щуплый старик. Седые редкие волосы, неровно остриженные зэком-парикмахером, клочками торчали в разные стороны. Старик был одет в несвежую рубашку и помятый черный старомодный костюм. Он с трудом передвигался в лагерных «прохорях» – специальных ботинках, не имеющих формы, без шнурков, на очень твердой, негнущейся подошве, которые выдавались всем помещенным в изолятор временного содержания или СИЗО.

Шаркая в неудобной тюремной обуви и стараясь постоянно за что-нибудь придерживаться, старик кое-как добрался до крана. Открыв его, подставил под струйку воды пластиковый стаканчик. Напившись теплой, противной на вкус воды, отдававшей то ли ржавчиной, то ли канализацией, узник с таким же трудом добрался до нар и бессильно повалился на них, тяжело дыша и кусая губы, чтобы не застонать от боли.

В камере СИЗО, рассчитанной на четверых «постояльцев», он был один. Литовские власти сочли, что Макар Капитонович Бузько, восьмидесятипятилетний инвалид Великой Отечественной войны III группы, полковник в отставке, награжденный боевыми орденами и медалями, знаком «Почетный чекист» и бесчисленным количеством грамот и благодарностей, был слишком опасным преступником, чтобы позволить ему общаться с другими арестантами. Даже адвоката, чистокровного литовца по фамилии Зданявичюс, к Макару Капитоновичу пускали неохотно и не слишком часто. Такую строгую изоляцию тюремное руководство объясняло «необходимыми мерами безопасности».

– Ведь вы не хотите, чтобы в камере вас растерзали настоящие патриоты литовского народа? – в первый же день, когда несчастного старика запихнули в СИЗО, с нескрываемым ехидством и наигранным пафосом процедил директор тюрьмы Мердзявичус, высокий, холеный офицер с надменным выражением лица и презрительной усмешкой, неизменно появлявшейся у него при разговоре с арестантами, особенно русскими.

– Это за что же меня должны разорвать ваши патриоты? – делая вид, что совершенно не понимает, почему он вдруг оказался в кутузке, поинтересовался Бузько у главного тюремщика. – Чем я так насолил вашим ревностным защитникам демократии?

– Вы – оккупант, и этого вполне достаточно! – все с тем же пафосом проговорил Мердзявичус и добавил: – Так написано в ваших бумагах.

Директор СИЗО демонстративно помахал перед носом ветерана несколькими листками сопроводительных документов.

В постановлении на арест, так же как и в обвинительном заключении, которые предъявил Макару Капитоновичу следователь по фамилии Гурскас, было написано, что «на протяжении нескольких лет, а именно с лета 1944 года по осень 1954 года, Бузько М. К., занимая различные, в том числе и руководящие должности в аппарате НКВД-МГБ города Шяуляя и его района, осуществлял геноцид коренного, а главное, мирного населения Литвы».

Правда, вменялся Макару Капитоновичу, как с сожалением констатировал следователь, всего только один эпизод – расстрел в сентябре 1945 года девятнадцати жителей деревни Лукон.

– Что вы можете рассказать по этому поводу? – подчеркнуто вежливо спросил следователь на первом допросе.

– Дак сколько времени-то прошло, – растерялся Бузько, – теперь разве ж вспомнишь!

– Придется вспомнить, господин каратель, – жестко проговорил следователь. В его голосе зазвенели металлические нотки. – По приговору Нюрнбергского трибунала подобные преступления срока давности не имеют!

– Ну, знаете ли, – возмутился ветеран, – вы меня, что же, к фашистам и их прихвостням решили приравнять?

– Именно так!

– Вот что, сынок, – справляясь с первым потрясением, заявил тогда Макар Капитонович. – Я с тобой на такие темы разговаривать не буду. Позови-ка кого-нибудь из начальства…

Бузько начал подниматься со стула, давая следователю понять, что больше разговаривать с ним не собирается. Но Гурскас резко прикрикнул на старика:

– Сидеть! Вам никто не разрешал вставать! И разговор наш еще не закончен… Так что вы можете рассказать о расстреле мирных жителей села Лукон?

– Да какие они, к шутам, были мирные, эти жители?! – закричал Бузько прямо в лицо следователю. – Что ты вообще об этом можешь знать?! Бандиты это были! Самые обычные бандиты, которые убивали, грабили, жгли, вешали…

– Во-первых, не орите на меня! – тоже повышая голос и багровея, ответил Гурскас. – Здесь вам не партсобрание! Это там вы могли на глотку брать, и никто вам слова поперек не говорил!

Он вдруг быстро успокоился, поправил галстук и тем же ровным, лишенным каких-либо эмоций голосом произнес, протягивая Бузько несколько листков бумаги:

– Ознакомьтесь. Это – постановление о привлечении вас к уголовной ответственности, а это – постановление о вашем аресте…

Такого поворота дела Макар Капитонович никак не ожидал. Растерянно переводя взгляд с одной бумаги на другую, он таращился на следователя, силясь понять, что происходит.

– Как это – арестовать? – переспросил он наконец хриплым от волнения голосом. – За что?

– За убийство девятнадцати человек, совершенное с особой жестокостью и особо опасным способом, – твердым, сухим тоном ответил Гурскас, опять поправляя галстук и почему-то отводя глаза в сторону. – Ознакомьтесь и подпишите…

Все дальнейшее происходило для Макара Капитоновича как в тумане. Его что-то спрашивали, он отвечал, подписывал какие-то бумаги. Незнакомые люди в форме полиции совершенно бесцеремонно шарили у него в карманах, выкладывая их содержимое на стол. Потом на него надели наручники и посадили в машину с зарешеченными окнами. По бокам сели полицейские с каменными лицами и его куда-то повезли. Способность трезво мыслить вернулась к старику только тогда, когда он оказался в камере шяуляйского СИЗО.

Первая реакция у ветерана была самой примитивной, но вполне предсказуемой. Несмотря на возраст и больные ноги, он доковылял до двери и принялся из-за всех сил молотить в нее кулаками. Но охрана даже не подошла к его камере. Обессилевшего старика нашли лежащим у порога только утром, когда шла обычная проверка всех камер. Бузько тут же поместили в лазарет, но уже через три дня перевели обратно в камеру, указав в «сопроводиловке», что все произошедшее было «симуляцией с целью добиться изменения меры пресечения».

Самого же Макара Капитоновича, казалось, совершенно не интересовало то, что происходило вокруг него. Он замкнулся, перестал отвечать на вопросы следователя и тех, кто приходил с проверками. Механически съедал то, что приносили, потом ложился на «шконку» и часами лежал, уставившись в потолок.