Флоузы, или Кровь предков - Том Шарп Страница 67

— Я не видел ее со вчерашнего дня, — сказал Додд. — Она пошла погулять по болотам, и настроение у нее было гораздо лучше, чем обычно в последнее время.

Локхарт заглянул в ее комнату и обнаружил, что постель оставалась нетронутой.

— Да, это странно, — согласился Додд, — но я уверен, что она отдыхает где-нибудь в доме.

Джессика, однако, была слишком очарована домом и не особенно скучала без матери. Она переходила из комнаты в комнату, внимательно разглядывала портреты, дорогую старинную мебель и строила планы на будущее.

— Я думаю, что в старой гардеробной деда мы могли бы сделать детскую, — сказала она Локхарту. — По-моему, это неплохая мысль. Тогда ребенок будет все время рядом с нами.

Локхарт соглашался со всеми ее предложениями: голова его была занята не будущими детьми, а другими делами. Вместе с Доддом он закрылся в кабинете.

— Куда ты убрал деньги — туда же в стену, где и старик? — спросил Локхарт.

— Да. Чемоданы там спрятаны надежно. Но ведь ты же говорил, что искать их никто не будет? — ответил Додд.

— Я не уверен. Надо быть готовым ко всему. В любом случае, расставаться с тем, что мне принадлежит, я не собираюсь. Если они не найдут денег, то могут попытаться захватить дом и все, что в нем находится. Думаю, мы должны заранее подготовиться и к такому повороту событий.

— Его будет довольно трудно захватить силой, — сказал Додд, — Если, конечно, ты не имеешь в виду что-то иное.

Локхарт молчал, машинально водя ручкой по листу бумаги, на котором возникал силуэт болотного разбойника.

— Я бы хотел избежать подобной необходимости, — ответил он после долгого молчания. — Поговорю вначале с Балстродом. Он всегда занимался налогами деда. Съезди в Покрингтон, позвони ему, чтобы он приехал.

Балстрод приехал на следующий день. Локхарт встретил его, сидя за письменным столом в кабинете деда, и адвокату показалось, что в молодом человеке, которого он привык считать незаконнорожденным ублюдком, произошла серьезная перемена.

— Хочу, чтобы ты знал, Балстрод, — сказал Локхарт после того, как они обменялись приветствиями, — что я не собираюсь платить налог на наследство с этого имения.

Балстрод откашлялся, прочищая горло.

— Полагаю, нам удастся избежать слишком высокой оценки наследуемого имущества, — ответил он. — Это имение всегда приносило одни только убытки. А кроме того, ваш дед не признавал никаких счетов и всегда стремился рассчитываться только наличными. И наконец, я, как его адвокат, имею определенное влияние на Уаймена.

— Что, что? — переспросил Локхарт.

— Откровенно говоря, я вел дело о его разводе, и я сомневаюсь, что ему понравилось бы, если бы некоторые его, скажем так, сексуальные наклонности стали бы широко известны, — уточнил Балстрод, явно не поняв сути вопроса.

— Плевать мне на сексуальные наклонности этого кровососа, — перебил Локхарт. — Его зовут Уаймен?

— Вы почти угадали эти наклонности, только вместо слова «кровь» надо подставить название известного отростка, и…

— Меня интересует его имя, Балстрод, а не наклонности к отросткам.

— Ах, имя, — Балстрод вернулся к реальности от тех фантазий, которым часто предавался в своем воображении и Уаймен. — Его зовут мистер Уильям Уаймен, это инспектор налоговой службы Ее Величества по району Срединных Болот. Можете не опасаться, он не станет чрезмерно вам докучать.

— Он вообще не должен мне докучать. Если он только появится на Флоузовских болотах, опасаться придется ему. Так ему и скажи.

Балстрод пообещал, что передаст эти слова, но пообещал как-то неуверенно. Серьезная перемена произошла не только в самом Локхарте, но и в его манере говорить. Раньше это была речь образованного человека, унаследованная от старого Флоуза. Сейчас же произношение, манера речи, жаргон больше напоминали то, как говорил Додд. Но еще более странно прозвучали последовавшие за этим слова Локхарта. Он встал и уставился на адвоката горящим взором. В выражении его лица появилось что-то дикое, а в голосе зазвучал какой-то веселый, однако вселяющий ужас ритм:

— Езжай же в Гексам и скажи налоговым шутам, что если сунутся сюда, то я им в морду дам. Коль встретить смерть они хотят в кругу родных, в постели, пусть не суются во Флоуз-Холл, другой дорогой едут. Им быть охотниками здесь не светит никогда. Роль дичи ждет их. Я не дам им лезть в свои дела. Не дам подглядывать им в щель или стащить все то, что заработать я сумел, — поверь мне, ни за что. Коль надо будет — заплачу, отдам им шерсти клок. Но если ступят на порог, не унести им ног. От страха пот их прошибет, колени задрожат, законы вспомнят и судом мне станут угрожать — но это все пустяк! Я буду твердо здесь стоять, и им меня не взять. Так передай же им, Балстрод, все то, что я сказал. Я не хотел бы убивать, я это не люблю. Но если явятся искать, Бог в помощь, — я убью.

У Балстрода были все основания поверить тому, что он только что услышал. Кто бы ни стоял сейчас перед ним, выплевывая эти ритмические угрозы — а Балстрод в глубине души не сомневался, что Локхарт не его современник, но какая-то генетическая катастрофа, — это существо привело бы в исполнение в самом буквальном смысле слова все свои угрозы. Человек, который смог из своего собственного деда сделать чучело… Балстрод задумался, подыскивая какое-то более подходящее слово, и решил, что лучше сказать «сохранил собственного деда на память», — такой человек был сделан из куда более прочного материала, чем общество, в котором он жил.

Еще одно подтверждение правильности этого вывода Балстрод получил, уже лежа в постели. Его уговорили тряхнуть стариной и остаться во Флоуз-Холле на ужин, а потом и на ночлег. Уже почти отходя ко сну, он услышал донесшийся с кухни звук нортумберлендской волынки Додда и чье-то пение. Балстрод встал с кровати, на цыпочках прошел к лестнице и стал прислушиваться. Пел Локхарт. И хотя Балстрод всегда считал себя отличным знатоком тех баллад, что поют на границе между Англией и Шотландией, и гордился этим, такой баллады ему прежде не доводилось слышать:

Мертвец сидит в имении старинном,

Хоть в землю должен бы он быть зарыт.

Но пусть скрывается в своей стене, покуда

Цвет радости наш дуб не осенит,

Пока тот дуб не расцветет багрянцем,

Пока болота кровью не нальются,

Пока весь мир не скроется в пучине, —

Пусть размышляет он в своей стене.

Так оседлайте лошадь, гончих стаю зовите, —

Мы помчим, на зов природы дикой откликаясь.

Сломаю все оковы я, что держат в прошлом

С момента, как родился я в канаве.

На Порубежье вновь живут в болотах

Клан древний Флоузов, разбойники Фаасы.

И будут всем колокола вещать опасность,

Пока в Элсдоне на кресте меня не вздернут.

Песня кончилась, последний вздох волынки растаял в воздухе, и дом погрузился в полную тишину. Балстрод, дрожа не столько от холода, сколько от страха перед будущим, неслышно прокрался назад в постель. Услышанное подтверждало его предчувствия. Локхарт Флоуз явился из того мрачного и опасного прошлого, когда по Тиндейлу и Ридесдейлу толпами бродили разбойники, нападавшие на юго-восточное побережье и угонявшие скот. После каждого такого нападения они скрывались в холмах, отсиживаясь какое-то время в своих укрепленных лагерях. Этому дикому беззаконию сопутствовала своя поэзия, столь же грубая, жесткая и непоколебимо трагическая в ее отношении к жизни, сколь веселой она умела быть перед лицом смерти. Съежившись под одеялом, Балстрод думал о тех зловещих днях, что еще поджидали его впереди. Помолившись молча за то, чтобы мистер Уаймен прислушался к доводам здравого смысла и не навлекал на них всех катастрофу, Балстрод наконец заснул, но сон его был беспокойным.