Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович Страница 41

– Я щи поставлю варить, а ты поди пригони корову. – Сунувголову в печь, Нюра шумно раздувала огонь.

– Сейчас. – Чонкин драил зубным порошком пуговицы нагимнастерке, и идти ему никуда не хотелось.

– Русский час – шестьдесят минут, – заметила Нюра. –Пуговицы можно опосля почистить.

Она только что с полной сумкой притащилась из Долгова,разнесла почту, устала и теперь была недовольна тем, что Чонкин не приготовилобед.

Чонкин отложил в сторону гимнастерку и щетку, подошел к Нюресзади и ухватился за нее сразу двумя руками.

– Иди, иди. – Нюра недовольно вильнула задом. Некотороевремя попрепирались. Чонкин ссылался на раннее время, на боль в пояснице, ничтоему не помогло – пришлось в конце концов уступить.

Во дворе он поиграл с Борькой, на улице поговорил с бабойДуней, затем с сидевшим на завалинке дедом Шапкиным и наконец дошел до конторы,где увидел большую толпу, состоявшую в основном из баб. Мужиков было всего-тоПлечевой, счетовод Волков и еще один, Чонкину не знакомый. Другие – на фронте.В первую же неделю войны чуть не всех загребли подчистую. Собравшиеся молчасмотрели на громкоговоритель, в котором что-то потрескивало.

– Чего стоите? – спросил Иван Нинку Курзову.

Но Нинка ничего не ответила, только приложила палец к губам.И тут же в динамике кто-то покашлял, и голос с заметным грузинским акцентомтихо сказал: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! Квам обращаюсь я, друзья мои!»

Чонкин вздохнул и замер, не спуская с динамика глаз.

Динамик снова покашлял и даже как будто всхрапнул, потом внем что-то забулькало, как будто тот, кто стоял где-то у микрофона, лил водуили давился в рыданиях. Это бульканье длилось долго и произвело на слушателейгнетущее впечатление. Но вот оно кончилось, и тот же голос с акцентом негромкои рассудительно продолжал:

«Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашуРодину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивлениеКрасной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части егоавиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжаетлезть вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалосьзахватить Литву, значительную часть Латвии, западную часть Белоруссии, частьЗападной Украины. Фашистская авиация расширяет районы действий своихбомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск,Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла серьезная опасность…»

Баба Дуня, стоявшая позади Чонкина, всхлипнула. Задергалагубами Нинка Курзова, несколько дней назад отправившая мужа на фронт.Зашевелились, зашмыгали носами и остальные.

Чонкин слушал слова, произносимые с заметным грузинскимакцентом, глубоко верил в них, но не все мог понять. Если лучшие дивизии врагаи лучшие части его авиации разбиты и нашли себе могилу, то стоит ли такбеспокоиться? Худшие части и дивизии разбить еще легче. Кроме того, непонятнобыло выражение «нашли себе могилу на полях сражений». Почему они не искали ее вдругом месте? И кто эту могилу для них вырыл? И Чонкину представилось огромноеколичество людей, которые в поисках могилы ходят по неизвестным полям. Ему накакое-то мгновение даже стало жалко этих людей, хотя он хорошо знал, что жалетьих нельзя. Размышляя таким образом, пропустил он многое из того, что говорилоратор, и теперь поднял голову, чтобы уловить нить.

«Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союзадолжны отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли кровиза наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственныенашему народу…»

Все слушали, качали головами, и Чонкин тоже качал. Он готовбыл драться, но не знал, с кем и как. Когда забирали на фронт мужиков,военкоматский капитан сидел на крыльце конторы и разговаривал с председателем.Чонкин подошел к нему, обратился по всей форме, так, мол, и так, а тот недослушал толком да как гаркнет: «Вы на посту стоите? А кто давал вам правопокидать пост? Кругом! На пост бегом марш!» Вот и весь разговор. А Сталин, онбы так не сказал, он умный, может понять и войти в положение. Не зря народ еголюбит. И поет хорошо. «Валенки, валенки». Только почему женским голосом? Песнякончилась, раздались аплодисменты.

– Вот здорово! – услыхал Чонкин сзади. Он вздрогнул иобернулся. Тайка Горшкова, поигрывая бичом и раскрыв рот, смотрела на радио.Теперь она была пастухом, после того как Лешу Жарова забрали на фронт.

Чонкин осмотрелся и, не увидев больше никого, сновауставился на Тайку.

– Здорово, говорю, Русланова поет, – повторила Тайка.

– Ты что, коров уже пригнала? – удивился Чонкин.

– Давно уж. А чего?

– Да так, ничего.

Удивляясь тому, как это он прозевал момент, когда пригналикоров, Чонкин пошел к дому. Корова, конечно, пришла домой своим ходом, ужчего-чего, а дорогу знает. Но все же чудно так получилось, что он задумался ине заметил, как разошлись люди. Впрочем, они даже как будто и не разошлись, авон все стоят в том же составе. Только почему-то в другом месте. Как будтовозле избы Гладышева. Да, точно, так и есть.

– Чего стоите? – спросил Чонкин опять же у Нинки Курзовой.

Нинка обернулась и посмотрела на Чонкина как-то странно, такстранно, как будто с ним что-то случилось. А вслед за Нинкой и все остальныестали воротить головы в сторону Чонкина и смотреть на него с ожиданием чего-то.Чонкин смешался, не понимая, в чем дело, стал сам себя оглядывать, не вымазалсяли. Тут из толпы вынырнул Плечевой и пошел на Чонкина с распростертымиобъятиями.