Бега - Юрий Алексеев Страница 25

Из трубы ресторана «Адра» с гуком выметнулась провонявшая чесноком сова и на ощупь ринулась в горы, унося в когтях перечницу треста крымских столовых. Сова запаздывала с ночного пира и разбудила Бурчалкина шумом тяжелых, заляпанных соусом крыльев.

Рассветало. Из расщелины, цепляясь за штанину Бурчалкина, выползал тощий утренний туман. Стасик мгновенно протрезвел; он сообразил, что ночь после попойки с Василием могла оказаться в его жизни последней, и с тревогой заглянул в бездонную пропасть, отыскивая останки поезда «Воркута — Ленинград».

Останков не наблюдалось.

«Так будет с каждым, — мелькнуло у Стасика. — Может, счастье и впрямь не в деньгах? Так вот в погоне разлетишься где-нибудь в порошок, похоронят тебя в ящике из-под мыла и напишут: Festina Lente ^[3]. Но с другой стороны — я человек, и ничто человеческое… Так что надо спешить. Спешить! Меня ждет Карина».

Поспешать было не так-то просто. Спуск с горы оказался сопряженным с альпинизмом, к которому на трезвую голову он был не готов.

На Госпитальной улице он появился часам к одиннадцати и сразу же получил от квартирной хозяйки злорадную информацию:

— Явился, не запылился! (Хотя Бурчалкин запылился как раз более чем достаточно.) Такие крали, милок, сватам в ноги не кланяются. К ней жених приехал собственноручно. Не пофартило тебе, парень, ой, не пофартило.

— Бросьте, мамаша! Фортуны нет, остались одни рогоносцы. Что он хоть из себя представляет?

— Да в летах уже, обстоятельный, надбавку за полярность имеет — стало быть, с деньгой.

— Полярник?.. А, так это «Робин Гуд»! — осенило памятливого Стасика. — Ну, держитесь, мамаша, — он у вас всех мух перебьет…

— Вздор говоришь! Что я — Робингутов не видела? Не похож он вовсе…

— Где она? — перебил нетерпеливо Бурчалкин.

— В горы уехала за «Черными глазами». Ну, вино такое, разве не знаешь? А жених ее нынче в Сочи повезет на «Ушакове».

«Никакой личной жизни, — подумал Стасик. — Откуда этот тип свалился?»

В ночь, когда пьяный Бурчалкин сражался на горе Нипетри с держи-деревом, тип, он же Робин Гуд, он же Герасим Федотович, нежнейшим образом подкапывал в Кривом Роге край могильной плиты с надписью: «Подожди немного, отдохнешь и ты». С сектой «Голубого козла» было покончено, но такая форма отдыха Герасима Федотовича не устраивала. Обжигая пальцы спичками, он извлек из тайника прозрачные камушки, поклонился усопшим родителям и ночным поездом отбыл в Янтарные Пески.

Герасим Федотович торопился. Впереди его ждал, можно сказать, подвиг.

Когда минет тридцать пять, женитьба рисуется чем-то вроде ловли ежа: и хочется, и колется, и кто знает, сумеешь ли удержать в руках. Даже если холостяк крепок настолько, что может прокрутить на турнике «солнышко» и запомнить три цифры телефона любимой, он все равно бродит вокруг да около. В больших городах они до седых волос ходят на танцверанды, стоят бобылями вдоль стены и благоухают одеколоном «Шипр», а в маленьких прогуливаются на станции и украшают собою железнодорожные платформы, отчего пахнут уже не одеколоном, а шпалами.

С возрастом привыкаешь мыслить на два хода вперед.

Однако с холостяками происходит нечто обратное. Постоянные колебания «жениться или не жениться» настолько расшатывают мозжечок, что приводят к тихому отупению.

Тупение необратимо. С каждым годом холостяк становится все нерешительней и требовательнее. В конце концов время берет свое, и он незаметно начинает собирать спичечные коробки, петь в хоре Дома славяноведения или пополняет скудный, но грозный отряд хронофобов.

Так природа мстит за нарушение ею установленных законов.

Герасим был крепок, полнозуб, настоян на деревенском воздухе и не лишен смекалки. Однако долгая автономия давала себя знать.

В Янтарные Пески он прибыл поутру и, не решаясь будить любимую, битый час прождал во дворе.

Когда Карина с пляжной корзинкой и зонтиком выпорхнула из дверей, он не столько обрадовался, сколько растерялся.

— А вот и я! — вскрикнул он как молодой коверный на манеже. — Вот и приехал…