Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин Страница 7

Там для меня впервые случился встречный бой с немецкими танками. Два из них моему экипажу удалось сжечь. Но постепенно, неся потери, мы откатывались в городскую черту. Танки были, Тракторный завод продолжал выпускать машины почти до конца сентября. Но использовать танки массированно мы не могли. Обычно рассредоточивались по две-три машины на разных участках для поддержки пехоты. Если танк подбивали, то его окапывали, превращая в дот. А вот немцы перли танковой массой. До сих пор помню бой за силикатный завод, очень тяжелый бой был, когда собрали вместе бригаду подполковника Удовиченко и полковника Кричмана для отражения атаки южнее Тракторного. Там немцы пустили на нас одновременно 150 танков. С этого боя мало кто вышел живым и у нас, и у немцев. Поначалу даже не было сплошной линии фронта — не поймешь, где противник, а где свои…

Человек в Сталинграде жил три дня максимум. Я не успевал даже познакомиться с новыми экипажами, как люди гибли. Один экипаж запомнился. Командир был лейтенант 18-ти лет, фамилия его, если помню правильно, Гершензон. Лицо у него было такое одухотворенное. Я даже подумал: «Если выживет, после войны поэтом будет». Через две недели их убило при бомбежке. Принесли планшетку этого лейтенанта, а там тетрадка с его стихами. Строки одни запомнились: «Придем мы к Сталинграду стариками, чтобы у Волги юность вспоминать…» В танкисты набирали людей отборных, как тогда говорили, «проверенных на чистом спирте», но порой даже мы испытывали страх. Огонь был таким смертельным, что, когда нас подожгли, экипаж боялся выскочить из горящего танка. Механик-водитель был сразу убит, когда выбирался через свой люк. Пришлось силой и матом в дыму выпихивать из танка ребят. Первый проскочил удачно, второй ранен в руку. Я покидал машину последним. Отполз метров на десять, и тут танк взорвался… Раненые не покидали своих товарищей. И мы, и немцы осатанели до такой степени, что, казалось, с обеих сторон воюют смертники, мечтающие побыстрей отправиться на тот свет. Помню, нашему комиссару батальона, моему тезке и земляку, оторвало ногу, и ночью его должны были переправить через Волгу. Комиссар лежал с бледным, обескровленным лицом, по которому текли слезы. Мы пришли на берег проститься с комиссаром. Он сказал: «Не от боли плачу, ребята, а от обиды, что не могу дальше фашистских гадов убивать! Прошу вас, добейте немцев!»

К пехоте как-то пошел — договориться о взаимодействии перед атакой. Дом четырехэтажный, руины стоят. Вдруг внезапный прорыв немецкой штурмовой группы, немцы нас загоняли наверх, забрасывая гранатами. Все патроны своего ТТ расстрелял, взял у убитого бойца винтовку… Из подвала мы отступили на четвертый этаж, пока нас всех не перебили. По обгорелой водосточной трубе я сумел спуститься вниз. Человек десять немцев стреляли в меня в это время, но просто чудо! — ни одна пуля не задела меня… Ночью отбили этот дом обратно и нашли еще одного выжившего пехотинца. Он был тяжело ранен, лежал без сознания и немцы приняли его за убитого…

Придали нас как-то курсантскому батальону, вроде Грозненского пехотного училища, для огневой поддержки. В атаку курсанты сходили, назад всего восемь человек живых вышло. Ездили мы там по трупам, которые, казалось, лежат на каждом метре Сталинградской земли. Только по цвету шинелей и узнавали: по своим едем или по немцам. Земля вся дыбом стояла, ровных участков не было, даже нижний аварийный люк мы не могли открыть, несмотря на то что клиренс позволял: люк упирался или в труп, или в груду металла и кирпича. Самое страшное, что я видел на войне, это даже не истребительная бомбежка под Харьковом или ночной бой на Курской дуге, где все вели огонь, не особо разбирая, где свои танки, а где немецкие. Это — атака бригады моряков-тихоокеанцев. В полный рост, через стену огня — на пулеметы, в лоб. Тысяча погибших за считанные минуты… А один раз на моих глазах пошла на дно Волги баржа с ранеными. Немцы разбомбили ее, так вода в реке стала красной от крови… Сотни немецких самолетов висели в небе над Волгой днем и ночью.

В начале октября мой танк опять подбили, и я был снова ранен в ногу. В тот день мой танк занимал позицию в ста метрах от Волги. Понимаете, всего сто метров советской земли было за нашей спиной! Мы знали, что не отступим… Перевезли ночью через реку и отправили в село Комсомольское на левобережье. Обычно половина раненых погибала на переправе. Поток раненых был таким огромным, что в госпитале закончились анестезирующие средства. Это меня перевезли на другой берег сразу после ранения, а многие по две недели пролежали в подвалах домов, в медсанбатах. Доктор сказал: «Если сегодня тебя не прооперируем, загнешься от гангрены». Влили в меня два стакана спирта, четыре человека держали за руки и ноги, а хирург оперировал. И такое бывало. Отправили в госпиталь, в Саратов, через два месяца вернулся на фронт, опять на Сталинградское направление.

К фронту подъезжал — мысли и ощущения были очень грустные, думал, что теперь меня точно убьют, сколько можно в «орлянку» играть с судьбой? Но рядом шли колонны наших войск, посмотрел я на всеобщее воодушевление и желание разгромить врага, и мне даже стыдно стало за себя, чего это я скис. Попал в бригаду Филипенко.

В начале февраля сорок третьего я попал в центр Сталинграда. Ужасная картина: все подвалы были забиты немецкими ранеными солдатами и офицерами, умирающими от ран, голода и холода. Тяжело было смотреть на их мучения, но после того, что мы испытали в осенних боях, жалости к немцам никто не чувствовал. Наши медработники не успевали оказывать немцам помощь. Был приказ: пленных не убивать, но некоторые из нас бродили среди рядов раненых, выискивая эсэсовцев. Этих пристреливали на месте, определяя принадлежность к СС по обмундированию. Поразила еще одна вещь: чуть ли не каждый десятый в немецкой форме был из бывших солдат Красной армии, с ними тоже не церемонились. Ожесточение людей было предельным. Все улицы были завалены трупами замерзших немцев. Сами пленные немцы растаскивали их по сторонам, чтобы можно было пройти-проехать. Зацепят крючком за ноздрю и волокут. Немцы со своих убитых снимали сапоги. Технология простая: ударят ломом по щиколотке, она крошится и тогда можно легко снять сапоги… Хватит вам подробностей?

Наверное, случай на Тракторном заводе остался неизвестным или не отмеченным в публикациях. В сентябре 1942-го обе противоборствующие стороны вовсю использовали трофейные танки. Мне один раз пришлось отражать атаку семи Т-34 с немецкими экипажами и даже пару дней сидеть в трофейном немецком танке, приспособленном под огневую точку. У них внутри танка сидишь — ощущение, будто в удобной комфортабельной комнате находишься. Так вот, шла наша танковая колонна примерно из двадцати танков на ремонт. Четыре немецких танка в сумерках втерлись в эту колонну — никто подвоха не почувствовал — и заехали немцы на территорию ремонтной площадки Тракторного завода, встали по углам. И открыли огонь по танкам, людям, цехам. Пока их удалось убить, они много бед натворили, такой «праздник» нам устроили… Немцы умели жертвовать собой тоже…

Пряничников Евгений Николаевич
Летчик-истребитель 929-го ИАП

Последовало совершенно неожиданное и неутешительное распоряжение: «Передать все самолеты на пополнение 929-му ИАП, а самим отправиться в тыл за новыми самолетами». У всех была одна мысль — вот это повоевали! Через три дня поступило дополнительное распоряжение: этому же истребительному авиационному полку передать всех рядовых летчиков.