Собибор. Восстание в лагере смерти - Иван Беркутов Страница 5

Ханна узнала свою судьбу раньше Якоба. Когда колонна женщин вошла в ворота лагеря и свернула налево, к приземистому зданию с широкой трубой на крыше, офицер, командовавший колонной, остановил ее. Женщинам приказали раздеться догола и сложить одежду на специальные тележки. Когда кто-то попытался возразить, немец грубо прикрикнул на недовольных и пригрозил, что тех, кто не подчинится, будут бить и разденут насильно.

Всякая любезность из поведения охраны исчезла. Охранники нагло смотрели на раздевавшихся женщин, угрожающе поигрывая дубинками. Узницам ничего не оставалось, как подчиниться.

– Нет, это уже больше, чем просто немецкий порядок, – заметила Магда, которая по-прежнему старалась держаться поближе к Ханне. – Я о таком раньше даже не слышала.

– Но, может быть, все не так страшно? – сказала какая-то женщина рядом с ними. – Ведь они сказали, что нам надо пройти душевую. Значит, надо раздеться. Ну, а то, что они такие грубые… Что поделать, у них такая работа…

Ханна ничего на это не ответила. Она не знала, что и думать. По отдельности все, что происходило после отъезда из Роттердама, можно было объяснить и понять. Но когда она пыталась сложить все в целом, получалось нечто несуразное; кусочки не складывались в единую картину.

Но вот все женщины и дети разделись и сложили одежду на тележки. При этом Ханна заметила, что служащие в лагерных комбинезонах, которые принимали и складывали их одежду, вовсе не старались сохранить вещи каждой женщины отдельно. Наоборот, они тут же начали их сортировать – дорогие платья складывали в одну кучу, вещи попроще – в другую, детские вещи в третью… «Как же мы найдем наши вещи после душа? – подумала Ханна. – Или… или мы их больше не наденем? А взамен нам выдадут какие-то робы?»

Эта мысль была ужасна, но она постаралась не выказать страха. Когда немецкий офицер отдал приказ двигаться дальше, к душевой, она пошла с гордо поднятой головой, с привычным для нее надменным видом. Она не испытывала смущения оттого, что на нее пялились два десятка мужчин. Она считала, что не должна стесняться своего красивого тела. Что ее на самом деле стесняло – это присутствие множества детей, в том числе мальчиков. Видно было, что мальчишки стесняются своей наготы, которую видят незнакомые тети. Да и вид голых женщин их пугал. Ханна видела, что многие дети с трудом сдерживают слезы. Вот это было действительно неестественно и гадко. «Неужели они не могли повести мальчиков в душ отдельно? – думала она. – Так было бы по-человечески…»

Позади себя Ханна все еще слышала звуки оркестра – он продолжал играть там, на перроне. Внезапно она подумала об оставшемся там муже. Подумала с нежностью, с тоской. Как она была виновата перед ним! Она никогда по-настоящему не любила этого неказистого увальня. Вышла за него по расчету, из выгоды. А ведь он ее боготворил, почитал, как христиане почитают свою Мадонну; готов был пылинки с нее сдувать. Сейчас она нуждалась в нем, в его поддержке. На Якоба всегда можно было положиться, он никогда не подводил. Как бы хотела она сейчас чувствовать его рядом! Не Акселя с его любовным пылом, с его обольстительной улыбкой, а именно недотепу Якоба. Внезапно Ханна поняла, что все-таки любит своего мужа. Она дала себе слово отныне быть с ним нежнее, заботливей. «Когда мы снова увидимся, надо будет обязательно сказать ему что-то нежное», – подумала она.

Они подошли к низкому помещению «душевой». Вдоль стен «предбанника» стояли длинные лавки, возле них застыли два десятка мужчин, державших в руках машинки для стрижки волос.

– Сейчас вам всем постригут волосы, – объяснил немецкий офицер. – Это необходимо в целях борьбы с насекомыми, чтобы предотвратить распространение болезней. Всем нужно сесть на лавки лицом к стене, чтобы нашим парикмахерам было удобней работать. Быстрее, пошевеливайтесь!

И снова в этом очередном приказании была своя логика. Да, Ханна знала, что в местах массового скопления людей часто возникают болезни, которые распространяют вши, блохи и прочая нечисть. Логика, порядок… Значит, нужно было смириться и с этим новым унижением, с утратой волос – этой части тебя самой. Такой же важной части, как одежда.

Однако у нее еще оставались силы, чтобы держаться с достоинством и делать вид, что ничего особенного не происходит. Она села на лавку, вынула из волос удерживавшие их шпильки, тряхнула головой. Никаких зеркал на стенах барака не было, поэтому она не могла видеть человека с машинкой, который сзади подошел к ней и начал стричь ее волосы. Поворачивая голову по его приказу то вправо, то влево, она видела лишь его ноги в грубых лагерных брюках, и такие же грубые ботинки на ногах. Да, ее стриг заключенный – скорее всего, такой же еврей, как она сама. Впрочем, об этом можно было только догадываться: человек с машинкой молчал, за все время она услышала от него лишь несколько слов. И она знала, почему люди с машинками такие молчаливые: еще садясь на лавку, она заметила стоявшего у стены здоровенного полицая в черной форме, с кнутом в руке. Вид у кнута был очень зловещий, и не было сомнений, что полицейский привык им пользоваться.

Краем глаза она видела, как рядом стригут волосы у других женщин и детей. Роскошные шиньоны, рыжие и черные локоны, седые пряди, детские косички и мальчишечьи вихры перемешивались на полу. И снова она видела ту же картину, что возле тележек во дворе: лагерные служащие сноровисто собирали волосы вместе, складывали их в мешки.

Ханна провела ладонью по своей стриженой голове. Недалеко было окно, в котором кое-что отражалось. Она присмотрелась, и увидела собственное отражение. Повернулась так, сяк. С улыбкой сказала, ни к кому не обращаясь:

– А мне так даже лучше. Вот не знала…

Процедура стрижки подошла к концу. Под низкими сводами барака разнесся голос немецкого офицера:

– Теперь вы можете идти в душ и после этого пройти в отведенное вам помещение. Не спешите, вы все успеете помыться.

Эти слова оказали на женщин прямо противоположное действие. Они поспешили к дверям «душевой» – они виднелись в дальней стене помещения. Спешили так, словно давно мечтали об этом лагерном душе. Или они боялись, что на всех воды не хватит?

Возле дверей сразу возникла толчея. Самые нетерпеливые женщины спешили попасть внутрь, отталкивая остальных. Ханна, разумеется, не спешила. Шла, сдавленная телами соседок. Это было неприятно, даже противно, но она надеялась, что сейчас все закончится – они войдут в душевую, каждая встанет под свою струю воды…

И вот она оказалась внутри. Да, помещение было похоже на душевую. Вдоль стен располагались краны, тут же стояли бочки с водой. Испуг, сжавший сердце Ханны, немного прошел, и она смело направилась в глубину помещения. Тут она заметила маленькое окошечко под самым потолком. Интересно, для чего оно здесь? И где мыло? Или им мыло не положено?

Видимо, и остальные задавались теми же вопросами. Внезапно дверь заскрежетала и плотно закрылась; слышно было, как снаружи лязгнул засов. Их заперли! И тут вдруг Ханна почувствовала, что ей трудно дышать. Воздух здесь был какой-то другой. И запах… Чем это пахнет? Так пахло на узких улицах, если машины стояли в пробке…