Мы погибнем вчера [= Меня нашли в воронке ] - Алексей Ивакин Страница 40

– Но, но! – приосанился дед. – Это еще посмотреть надо – кто краснопузый, я или ты, ирод балтийский!

И плюнул ему в лицо:

– Ритулька, девонька отойди-ка… – ласково сказал Кирьян.

Она молча покачала головой. Мол, не пойду.

Латыш чего-то заругался на своем языке, когда дед приставил винтовку к лицу.

Дед крякнул:

– Чего бармишь? Молишься ли чего?

Цукурса аж затрясло. Он вспотел так, что на носу повисла мутная капля пота.

– Не молишься, лаешься… – констатировал факт дед…

– Погоди, Кирьян Васильевич, чего-то эта сука уж очень легко отделаться хочет, – отвел винтовку Валера. – Давай-ка его по-конокрадовски…

– Это как? – заинтересовался Еж.

– А так, – ответил дед, – берешь конокрада – за руки, за ноги – и с размаха о пень. Грудью.

– Нафиг, – ответил Еж. – Я вот читал, может его к двум березкам привязать за ноги. Дугой согнуть и отпустить. Порвут его деревья, как тузик грелку.

– Быстро слишком, – вмешался Валера. – Привязать его задницей голой на муравейник, через три дня сдохнет.

– Да на кол его! – посоветовал Юра, – Правда, тут искусство нужно. Садят человека на кол, и тщательно опускают, стараясь, чтоб деревяшка не задела жизненно важные органы. И вышла в правую подключичную впадину. Мучался чтобы подольше. И снизу подпорку делают. Чтобы не сполз.

– Возиться еще… С ним… На костер его. Или просто прикладами забить.

– Погодите, – встрял Вини. – Вон в "Старшей Эдде" есть описание казни для таких… Викингов. Кровавый орел, называется. Ребра от позвоночника отрубаются, разворачиваются как крылья и легкие вытаскиваются наружу. Ты ж у нас орлов немецких любишь? – нагнулся он к латышу, глядя в его побелевшие от страха глаза. – Вот и сделаем тебе орла! Сам таким орлом будешь всю оставшуюся жизнь. Правда, не долгую. Фу, ты… Обкакался, что ли? Завоняло-то как…

– Мужики! Вы чего, обалдели совсем? – Рита с ужасом переводила взгляд с перекошенных, ужасных лиц ребят. – Так же нельзя! Вы же… Вы же, как он станете! Ну, так же нельзя!

– Да ладно, Рит… Собаке собачья…

Прервал спор дед. Просто и быстро, вновь приставив винтовку к лицу гауптштурмфюрера и выстрелив в лицо фашисту, слегка отвернувшись.

– Тьфу, блин! – Еж отчаянно стал стирать с лица теплые мозг и кровь бывшего эсэсовца, не удержался, согнулся пополам и побежал в кусты. Через пару секунд характерные звуки огласили лес.

– Труп подорвать. Чтобы не опознали и не похоронили. – Дед хмуро отер с рукава остатки Цукурса.

Вечером они заспорили у костра – как этих сволочей убивать? После того, что они делают, как с такими зверями себя вести?

– Как собак бешеных! – горячился Еж. – За руки, за ноги к двум танкам привязать и мееееедленно так в разные стороны.

– Еж, а чем ты тогда лучше их? – возмутилась Рита. – Такой же садист!

– Нет, Рита, не такой! Они мучают, чтобы удовольствие получить, а я предлагаю, чтобы они хоть каплю почувствовали, что и их жертвы. Или я не прав? Мужики, скажите?

Вини согласно кивнул:

– Ты прав, по-моему. Око за око, зуб за зуб. А не фиг. Во-первых, потому, что они сюда пришли с оружием, во-вторых, потому что они и впрямь садисты. Таким жить нельзя на земле.

– Что жить нельзя таким это точно. Это я согласна. Но, мне кажется, их нужно просто убивать. Выпалывать как сорняки. Но без ненависти.

– Ритуль, а к-как без ненависти? М-мы же не м-ашины Если эта с-скотина так детей убивала, какое наказание ему п-придумать? Ведь это же легкая смерть, от пули.

– Смерть, Юра, вообще, легкой не бывает, – вступился Валера. – Никогда. Даже во сне и от старости. Поверь мне как врачу.

– Т-тебе, как врачу, конечно, в-виднее. Но нельзя делать так, чтобы они во сне умирали от старости. Прав, Еж. Убивать зверей надо. Дед, а ты что молчишь?

– А чего говорить-то? – Кирьян Васильевич молча смотрел на пляшущее пламя костра.

– Как чего? Вот по поводу нашего спора.

– А чего спорить-то? Андрейка прав, убивать их надо как собак.

– Вот, а я чего говорю? – вскинулся Еж.

– И Рита права. Когда ТАК будешь убивать – в твоей душе зверь такой же проснется. И тоже крови требовать начнет.

Дед пошарил у себя в мешке и достал кисет с махоркой. Долго сворачивал самокрутку, покашливая, потом пыхнул несколько раз и скрылся в синем густом облаке.

– Ничего не понимаю, какой зверь во мне проснется? – Еже недоуменно хлопал круглыми глазами.

– Кровь, Андрейка, она вкусная. Первый раз страшно убивать, второй привычно, а в третий уже нравится. Алеша, око за око, говоришь? Шкура как-то сказал – "два ока за око, все зубы за зуб". Под Екатеринодаром было то или под Белгородом – не помню. Вошли мы в сельцо небольшое. Все мертвое. Детишек красные прикладами забили, головы разможжены. Баб… Ссильничали их, в общем. И штыками туда, да… От девчоночек да старух. Сколь там мужиков было – шашками руки и ноги поотрубали да так и бросили. Двое еще живых было. Одного я добил, второго друг мой, Антипка Заев, да… А в Храме они священника распяли, прямо на Царских Вратах. Батюшка то ж еще жив был. Глаза ему выкололи, а он все бредит – простите, да простите… А то вдруг вскинется и – будьте вы прокляты! А потом опять – простите…

Догнали мы ту Чеку. Через два дня догнали. Тоже страшно мы их убивали. Потом как пелена красная перед глазами – убивать, сволочей краснопузых, убивать! Расстреливал, ага… Одного за другим. В плен не брали. И нас в плен не брали. Потом в какой-то деревне комбедовца стреляли, а у него семья – восемь ртов. К стенке поставили и детишек его притащили – мол, смотрите, как ваш папка сейчас помирать будет. Смотрите и запоминайте. Он кровищей хлестнул, а я винтовку на плечо, оборачиваюсь – а детишки стоят молча так – ни слезинки из глазок, ни кровинки в лице. Маленькой один, лет пяти смотрит на меня и как будто спрашивает: "За что? Тятька добрый!" Глазыньки чистые, голубые, чисто ангел.

А я стою сам мертвый насквозь. И как зашевелится чего-то внутри – аж больно стало и горячо так. Я на землю упал и давай выть, да грудь себе пальцами драть, чтоб сердце вырвать, чтоб не болело. А то не сердце болело, то я живой стал заново…

И замолчал, сворачивая вторую самокрутку.

– А потом? – после долгой паузы спросил потрясенный даже не рассказом, а спокойным тоном деда, Еж.

– А потом винтовку оставил и ушел ночью – куда глаза глядят. И зарекся оружие в руки брать. А вот зарок нарушил, ага… Так что ты, Андрейка, буди зверя-то в себе, буди. Потом придешь в Латвию, али в Германию и будешь там детишек стрелять и мамок их. А потом их глаза тебе всю жизнь сниться будут. Однако, спать не пора ли? Завтра бросок до вашей Ивантеевки…