Ангел Рейха - Анита Мейсон Страница 27

– Безусловно, – согласился Эрнст.

– Очень скоро мы возьмем власть в свои руки. – Толстяк сложил мясистую ладонь чашечкой, а потом стиснул пальцы хватательным движением. – Вы думали о том, чтобы вступить в партию?

Эрнст молчал.

– Не тяните слишком долго, – дружелюбно сказал Толстяк. – Как только мы придем к власти, все повалят к нам толпами.

Эрнст зажег сигару, чтобы скрыть свое отвращение.

– Я был Америке, – сказал он.

– Слышал. Ну и как там?

– Интересно. У них есть замечательный самолет, который может пикировать с работающим двигателем. «Кертис».

– Да ну?

– Нам нужно построить такую же машину.

Толстяк хихикнул.

– Чтобы вы могли полетать на ней?

– Для использования в условиях боевых действий. Высокая точность бомбардировки. Вдобавок, это мощное психологическое оружие.

– Хм-м… Вы говорили с Мильхом?

– Да. Он хотел бы увидеть «кертис». Я бы мог привезти один такой самолет для испытаний, на них ограничения не распространяются, но у меня нет денег.

– Сколько вам нужно?

Эрнст назвал сумму, и Толстяк даже глазом не моргнул.

Разговор перешел на другие темы.

Через месяц партия Толстяка стала правящей.

Эрнст стоял у окна отеля и смотрел, как отряды штурмовиков в коричневой форме проходят парадом перед своим лидером, час за часом. Они больше не походили на уличные банды. Они походили на армию. Над головами штурмовиков плясало в темноте пламя дымящихся факелов. Над головами развевались знамена. Черно-бело-красные. Как бешено они пульсировали в ночи, эти кроваво-красные пятна.

Толстяк стал министром авиации, а Мильх его заместителем.

Спустя некоторое время почтальон принес Эрнсту на Поммершен-штрассе письмо со штемпелем министерства авиации. В нем говорилось, что министерство решило купить два самолета «кертис-хок» и после испытаний готово разрешить Эрнсту совершать на них демонстрационные полеты.

На следующей неделе Эрнст вступил в партию.

Словно призраки, мы подлетаем к кладбищу рехлинского аэродрома.

Пять дней назад, когда мы прибыли сюда, чтобы пересесть на вертолет, в людях здесь еще чувствовалась некая безумная сосредоточенность на цели. Теперь только бесконечная усталость. Ангары пусты, и лица встречающих нас людей бессмысленны.

И малочисленны. Все начальство перебралось в более безопасное место.

Мы приземляемся на летной полосе, все еще сохранившейся в сносном состоянии. Отказавшись от помощи, генерал сам с трудом вылезает из кабины и ковыляет на костылях к главному административному зданию с затемненными окнами. Один раз он спотыкается и роняет костыль; он чертыхается голосом настолько слабым, что всем понятно, насколько ему худо, но не принимает ничьей помощи и поднимает костыль сам.

Войдя в здание, генерал направляется по узкому коридору к кабинету начальника аэродрома, включает там свет и становится за столом. Он обращается к нам.

– Мне поручено принять командование военно-воздушными силами Рейха, – говорит он. – Я прибыл сюда, чтобы отдать приказ немедленно стянуть на один аэродром все имеющиеся в нашем распоряжении силы и атаковать позиции русских вокруг Канцелярии. Одновременно с воздушным налетом наши войска предпримут попытку прорвать осаду Берлина с юга. Я знаю, всех вас подбодрит сообщение, что бои продолжаются. Наши самолеты соберутся здесь, в Рехлине; по моим расчетам, они начнут прибывать в ближайшие полчаса. Вопросы есть?

Несколько секунд все молчат. Ни у кого на лице не дрогнул ни один мускул. Потом один человек, стоящий впереди, откашливается. Его зовут Пауль; я немного с ним знакома. Молчаливый, но надежный; ветеран аэродромной команды.

– Я бы хотел сказать одну вещь, герр генерал, если позволите, – говорит он.

– Слушаю вас. – Генерал немного передвигает костыли, принимая чуть более удобное положение.

– Топливо. У нас нет топлива.

Лицо генерала мгновенно принимает холодное выражение.

– Мне не нравится ваш тон. В нем чувствуется пораженческое настроение.

– Виноват, герр генерал.

– Радиоприемник работает?

– Да, герр генерал. Мы ловим много русских радиопередач.

– Ничего удивительного, поскольку противник так близко. Кто ваш радист?

Невысокий человек с рыжеватыми волосами нервно переступает с ноги на ногу и говорит, что радист он. Он похож на торговца пылесосами. У него сильно дергается одно веко.

– Отлично, – уныло говорит генерал. Он шарит в кармане мундира и, не найдя нужной вещи, выдвигает ящик стола. Он хмурится, вынимает оттуда сложенный в несколько раз лист и разворачивает. Это чертеж фюзеляжа.

– А это еще что такое? Почему не в сейфе? Сколько еще таких чертежей валяется где попало?

Он обводит присутствующих гневным взглядом. Все кажутся смущенными.

Генерал открывает все выдвижные ящики и выкладывает их содержимое на стол. С дюжину чертежей.

Он роется в куче на столе и наконец находит карандаш и чистый лист бумаги.

– Итак, давайте приступим к делу. Сколько всего самолетов на вашем аэродроме?

– Исправных, герр генерал?

– Да, разумеется.

– Два, герр генерал.

– Два?

– Так точно.

– Хорошо. Что за самолеты?

– «Ю-пятьдесят два» и «Место десять», герр генерал.

Генерал пишет на листе бумаги.

– Но у «юнкерса» нет топлива.

Карандаш замирает. Генерал кладет его на стол. Потом комкает лист бумаги и бросает в мусорную корзину.

Тяжело опираясь на костыли, он выходит из-за стола.

– Покажите мне рацию.

Он выходит из комнаты в сопровождении радиста, бросив через плечо, что желает видеть всех нас здесь через тридцать минут.

Я выпиваю кружку горячего бульона, которую мне любезно предложили, и брожу по гулким пустым ангарам. Я разговариваю с призраками своих самолетов. Мне кажется, будто у меня за спиной стоит «комет», крохотный и гордый на своей буксировочной платформе; я настолько остро чувствую присутствие самолетика, что не удивилась бы, если бы, обернувшись, увидела его, – но, обернувшись, я вижу только сложенный кольцами трос, ведро с песком и струйку сочащегося из металлического бака темного масла, которое медленно стекает в кучу опилок, специально там насыпанную.

Я медленно вхожу в цеха, где идеи получали материальное воплощение, – неважно, казались они безумными или разумными, перспективными или бесперспективными, опасными для жизни пилотов или нет. Некоторые были безумными, и многие убивали пилотов. Некоторые были отмечены печатью гения. Я их проверяла на практике. Я провожу пальцами по станку, и они становятся серебристо-черными от металлической пыли. Вытираю пальцы о ладонь, оставляя на ней темные полосы. От едкого запаха сварочной горелки слезятся глаза. Я выхожу, тихо прикрыв дверь за собой, и возвращаюсь в кабинет, где нас ждет генерал.