Украинский легион - Сергей Чуев Страница 21

Арест был предвестником больших мучений, но, несмотря на это, это была жизнь. Жизнь, полная издевательств и мучений. Многих убивали без ареста. Увивали просто так, забавы ради, прикрывая это «военной необходимостью». Массовые убийства крестьян, говоривших по-русски, происходили в зоне боевых действий, и производили их доблестные военнослужащие Австро-Венгерской армии. Следует также отметить, что офицеры австро-венгерских частей, действовавших в Галичине и на Буковине, получали от своих инстанций карты с помеченными на них «селами, зараженными русофильством». Карты эти делались на основании информации, предоставляемой мазепинцами. Последние активно шатались по селам и вели проскрипционные списки потенциальных жертв. Такой статистикой занимались школьные учителя-мазепинцы. Подобные разведбригады возглавляли активисты из «профессиональных украинцев», направляемые единым центром. Если кто-то из учителей отказывался принимать, участие в этом каиновом действе, на него оказывалось давление. Один из таких учителей попал под подозрение своего «бригадира» — мазепинца Поповича. На свое прошение он услышал от него зловещую фразу: «Не знаю вас, пане! Вы ничего не делаете!»

В селе Букавина отступавшие с передовой мадьяры-кавалеристы поинтересовались у встретившегося им еврея, нет ли в селе «русофилов». Получив от него ответ на немецком языке, мадьяры тут же застрелили 55-летнего крестьянина Михаила Кота. Свидетелями этого преступления были крестьянин Никита Ворон и еврей Исаак Гастен. У убитого остались вдова и шесть детей.

Это пример, скажем так, террора индивидуального. Но был террор и массовый.

Крестьянин В. Р. Грицюк рассказал о судьбе своего родного села Уторопы, что в Галиции. Селу этому «не повезло» тем, что в него на два дня вошли русские войска, но затем были вынуждены его оставить. 12 сентября 1914 года в село вошли австровенгры и мазепинцы. Первым делом они вошли в лавку, где наелись и напились. Взяв в лавке керосин, мазепинцы и мадьяры со списком в руках стали ходить по улицам села и методично поджигать один крестьянский дом за другим. В доме Ивана Стружука находилась его беспомощная старуха-мать, т. к. его самого арестовали задолго до наступления русских войск. Старуха умоляла карателей пощадить ее, но получила лишь удар прикладом по голове. Дом вместе со старухой был подожжен.

Соседнее село Коссов было сожжено целиком, при этом дети и женщины расстреливались солдатами рядом с пылавшими домами. Всего, по самим скромным подсчетам современников, в Галичине было сожжено не менее сотни сел с «русофилами».

Тем, кого арестовывали жандармы, предстояло пройти через адские муки конвоирования, когда их гнали под конвоем через города и села. Сами конвоиры никак не мешали толпе творить самосуды над «изменниками», а порой и сами подталкивали к этому городскую чернь. В колоннах гнали матерей с грудными детьми, бородатых крестьян и священников, стариков и старух. Они шли по городским улицам под градом камней, плевков, ударами палок. Разъяренные обыватели, одурманенные австро-украинской пропагандой, не стесняясь, выплескивали на них злобу к России. Особенным рвением отличались украинцы, евреи и поляки, столь желавшие быть первыми в лоскутной империи Габсбургов.

Настоятеля прихода села Стоянова о. Сохацкого, 80 лет, вели вместе с толпой арестованных крестьян с вокзала в Львове. Как только арестованных вывели из вокзала, на них набросилась толпа «сознательных граждан». Узников избили до полусмерти, при этом охрана в драку не вмешивалась.

А. И. Веретельник стал свидетелем следующей драмы: с вокзала в тюрьму «Бригидки» конвоировали крестьян и православного священника. На Городецкой улице на них напала толпа «профессиональных украинцев» и поляков. Батюшку забили камнями. Последний удар по голове прикладом нанес сам конвоир. Труп священника солдаты быстро подобрали и унесли в тюрьму.

Местная польская и мазепинская печать захлебывалась от радости, сообщая читателям о результатах охоты на людей. Украинские газеты «Дело» и «Руслан» на своих страницах даже помещали фельетоны о том, как расстреливали и вешали русских людей в провинции и во Львове. В наместничество и полицию шли потоки доносов. А. И. Веретельник вспоминал, как его знакомый фельдфебель, приданный канцелярии штаба корпуса, рассказывал ему о том, что мазепинцы заваливают доносами все инстанции. Аналогичная информация шла и от почтовых служащих, через руки которых ежедневно сотнями шли открытые доносы.

В репрессиях против русских приняли активное участие и украинские сечевики. Австро-венгерские власти отряжали их отряды на конвоирование и охрану арестованных «русофилов». Впрочем, назвать их функции «охранительными» было бы неправильным. Вместо охраны сечевики вместе с уличной толпой участвовали в истязаниях несчастных, поощряли толпу к бесчинствам. С большой благодарностью те, кто пережил эти этапы, вспоминали военнослужащих-чехословаков, сменявших сечевиков. Братья-славяне не только не издевались над узниками, но и кормили их, обустраивали в вагонах как могли.

Первую партию русских галичан пригнали в концлагерь Талергоф у подножия Альп 4 сентября 1914 года. Людей бросили за колючую проволоку на поле, покрытое тонким слоем снега. Бараков в лагере не было до 1916 года. Сбившиеся в кучу женщины, дети, старики лежали на грязи под открытым небом в мороз, дождь и снег. Кормили этих людей баландой и тухлыми овощами. В лагере свирепствовали вши. Священник отец Иоанн Матчак сообщил, что многие обессилевшие люди были насмерть заедены вшами. Тех же, кто требовал от коменданта лагеря облегчить страдания, наказывали «за бунт». На центральной «площади» лагеря были вбиты столбы, на которых узников подвешивали за одну ногу. Исключения не делали даже для женщин.

Однажды в Судный день солдатня устроила себе развлечение. Солдаты штыками выгнали из барака узника-еврея, заставили его наложить полную тачку мусора и посадили на нее священника В. Полянского. Еврея заставили везти тачку со священником, затем роли поменялись.

Основным бичом заключенных были вши. Борьба с ними стала основным смыслом жизни в лагере. Роль профессиональных палачей, помимо вшей, выполняли мазепинцы. Впоследствии узники лагеря, которым посчастливилось выйти живыми из этого ада, с ужасом и отвращением вспоминали обер-лейтенанта запаса Австрийской армии, униатского поповича Чировского, стукача перемышлянской полиции Тимчука и других «профессиональных украинцев».

Мазепинцы и наиболее рьяные австрияки издевались над узниками, пользуясь полным отсутствием даже минимальных удобств. При отправлении естественных надобностей солдатня окружала женщин и устраивала себе нечто вроде представления в зоопарке. Жаловаться было некому.

Среди военнослужащих Австро-Венгерской армии находились и те, кто, не будучи славянином, помогал, как мог, выжить узникам Талергофа. Многие с благодарностью вспоминали графа Йозефа Герберштейна и его супругу, привозивших в лагерь теплые вещи для детей и женщин. В ряде случаев, не допуская голодной смерти детей, графиня кормила их собственной грудью. Вскоре власти запретили супругам Герберштейн появляться в лагере.

Начавшаяся в лагере эпидемия тифа унесла многие жизни узников. Власти согласились разрешить строительство бараков и уборных. За зиму 1914/15 года узниками были построены 80 бараков, а также баня, часовня и уборные. Южная часть лагеря была застроена бараками для охраны, пекарни и канцелярии.