Старый тракт - Георгий Марков Страница 15

Солнце катилось по горизонту, превращая на мгновения воду в озере в литое золото, стекла в парнике — в пылающий костер, макушки кедров — в красно-медные купола соборов. Заглянуло оно и сюда, в колхозную контору. Вот в распахнутое окно хлынул багряный свет, облил аккуратно прибранную в тугую прическу на затылке голову Калинкиной, ударил в глаза Нестерову, высветил все его ранние морщинки на круглом лице, нажитые на фронте, коснулся темно-русых волос с легкой сединкой на висках, пронзил, не пощадив перед ней, перед Калинкиной, и того несовершенства, которое было у левого уха, — осколком снаряда верхняя его кромка была вырвана, и краснота, образовавшаяся на раковине, никак не проходила.

Солнце скользнуло по железу председательского сейфа, по глянцевым рамкам портретов и, стремглав прыгнув к потолку, к пузатой висячей лампе, тихо, дрожа лучиками, загасло.

Через полчаса на деревню пополз из кедровника прохладный сумрак. Улица ожила. Прошло стадо со звоном боталов, со щелканьем Пастухова бича, с топотом копыт, с мычанием. Потянуло запахом парного молока, травы, навоза.

Нестеров рассказал Калинкиной о Степане Кольцове, о знакомстве того с ее мужем, учителем Переваловым, о завещании Степана отыскать следы экспедиции Тульчевского и двинуть дело дальше. Родине, разоренной фашистами, позарез требуются и золото и ртуть. А вдруг вся история экспедиции не легенда, а факт?

Калинкина выслушала Нестерова, боясь пошевелиться. Так все было для нее неожиданно, интересно, ново, огромные глаза ее вспыхивали, как зарницы на вечерней зорьке, и Нестеров чувствовал, что Калинкину захватывают какие-то свои размышления.

— Евдокея! Дуня! Там из второй бригады бабы пришли, — заглянув в полураскрытую дверь председательского кабинета, сказала женщина в белом платке, которую Нестеров встретил возле крыльца.

— Ну-ка, тетя Груша, закрой покрепче дверь, — сердито огрызнулась Калинкина и погрозила женщине своим увесистым, не женским кулаком. — Подождут твои бабы.

Дверь взвизгнула и плотно захлопнулась.

— А ваш муж никогда не рассказывал вам об экспедиции Тульчевского? — спросил Нестеров.

Грустно усмехнулась Калинкина, настолько грустно, что вздрогнули ее красивые, нежные губы и печаль пригасила глаза.

— А когда он мог рассказать, Михаил Иваныч? Сами посудите… Мы прожили с ним как муж и жена меньше суток. Вечером в субботу 21 июня была свадьба. До рассвета гуляли. В двенадцать дня по-московски, а по нашему времени — в четыре пришла эта черная весть. В шесть повезли наших мужиков в военкомат. А до этого с Ваней мы были знакомы только три месяца. Он здесь жил до меня года два. Я приехала сюда сразу после института агрономом на семенной участок. Ну, познакомились, вскоре поженились, а пожить вместе не удалось… А когда женихались… не помню, нет, не помню, разговоров об этой экспедиции не забыла бы…

— И давно вы председательствуете в колхозе? — поинтересовался Нестеров, желая отвлечь Калинкину от горьких воспоминаний.

— В начале сорок второго года выбрали меня. Старый председатель ушел на фронт, а я уже к тому времени вошла в курс дела. Да и кого другого изберешь, если остались в Пихтовке одни бабы да ребятишки… Бабий у нас колхоз, Михаил Иваныч. В деревне шестьдесят семь дворов, а вдов сорок семь… Полегли наши мужики почти все под Сталинградом. И Ваня там же. Взвыла я, кусала себе руки… А потом смотрю на других женщин и вижу: мое горе полегче, чем у других, — к мужу не привыкла, детей завести не успела… Кругом одна… И такая меня злоба взяла на этого зверюгу Гитлера, думаю, пусть, гад, знает русскую бабу, ее только растревожь, она и за себя и за мужика сработает. Ну и жила вот так: себе пощады не давала и других не щадила. Продержались, Михаил Иваныч, всю войну. Сами жили не до жиру, хотя и от голода никто не умер, а фронту давали и хлеб, и мясо, и масло, и овчины. Рыбой вон из озера госпиталям в Приреченске помогали. Все выполняла, что государство требовало… Все, до капельки. — Калинкина удовлетворенно хлопнула широкой ладонью по столу, будто точку в разговоре поставила. Замолчала.