Философский камень - Сергей Сартаков Страница 13

Тимофей зачарованно разглядывал блестящие медные ручки, вентили, застекленные приборы с беспрестанно шевелящимися черными стрелками.

— Не ездил на паровозах? — спросил Васенин. — Погоди, я тебя еще и на бронепоезде прокачу.

Энергичный, живой, он все время шутил, рассказывая, как начпоарм прямо ахнул, когда услыхал о книжных и рукописных богатствах Рещикова, брошенных в лесу. Разрешил Васенину поискать. Тем более что эшелону стоять на станции еще чуть не целые сутки.

Все сходилось очень удачно. С этой стороны резервный паровоз, с той стороны реки подогнан порожняк из Тулуна, погрузить ранее прибывшие пехотные части. Найти бы еще чемоданы капитана Рещикова!

— Найдем? Как думаешь, Тима? Сумеешь ночью туда провести?

— Проведу.

Через Уду они перебрались пешком в сполохах длиннопламенных костров, разложенных прямо на льду вдоль линии, где велись работы. Люди крючьями волокли шпалы, тяжелые рельсы. Звонко и четко били кувалдами, вгоняя в шпалы костыли. А позади, резко вычерчиваясь в небе, особенно темном от пламени костров, весь скрючившийся, словно в приступе сильной боли, цепляясь одним концом за каменный бык, висел сброшенный взрывом мостовой пролет. Тимофею делалось страшно: как это можно такую железную махину порвать, извертеть, будто корзинку, сплетенную из таловых прутьев!

Потом они снова ехали, забравшись в переполненный товарный вагон, где красноармейцы согревали себя в веселой возне. Света в вагоне не было. Лишь изредка вспыхивал маленький огонек, когда кто-нибудь закуривал махорочную цигарку. Васенин иногда окликал: «Эй, Тима, ты не потерялся?» О других своих спутниках комиссар не заботился: стреляные воробьи.

Эшелон остановился в Худоеланской всего на несколько минут, чтобы заправиться водой паровозу. Потом он унесся дальше в глухую морозную тьму, а Васенин, переждав, когда замолкнет перестук колес, скомандовал Тимофею:

— Принимай отряд!

Плотной цепочкой, ступая друг другу в след по глубокому снегу, они потянулись к дороге, единственной, по которой должны были выехать на Московский тракт от Мироновой смолокурни солдаты капитана Рещикова. Далеко на взгорке, по ту сторону железнодорожной станции, немигающими, слабыми огоньками светилось большое село Худоеланское. Делать им в этом селе пока было нечего.

— Неладно, — сказал Васенин, когда они, все так же разваливая ногами тяжелые сугробы, пересекли широкую поляну и углубились в частый, низкорослый березнячок. — Давай-ка, Тима, пойду я головным. Не то без проводника мы останемся.

Тимофею было жарко, он все время сбивал на затылок свою наползавшую на глаза мохнатую шапку.

— А я тогда совсем не пойду, — сказал он. — Повел — я и веду.

— Ну, как знаешь, — протянул Васенин. — А вообще-то мне в человеке такое упрямство нравится. Пошел — иди, пока не дойдешь!

Миновали березнячок. Вломились в колючую еловую чащу. Потом наконец набрели и на узкий желоб, продавленный десятками саней в сыпучих сугробах, дорогу к Мироновой смолокурке.

Чем дальше, тем выше и глуше теперь поднимались по сторонам сосны и ели. Васенин восхищенно покряхтывал: «Д-да!..» А Тимофей, разгорячась, все прибавлял шагу. Его подталкивало мальчишечье тщеславие: в тайге он свой.

Тьма лишь чуточку стала редеть, когда они добрались до зимовья. Снег далеко вокруг был перемешан копытами лошадей и санными полозьями. Теперь он за минувшие три дня застыл жесткими гребешками. А на месте самого зимовья лежала груда обгорелых бревен, исхлестанных давно пронесшейся метелью.

— Вот тебе на! — сказал Васенин. — А я рассчитывал, отдохнем, попьем чайку.

Тимофей хмуро смотрел на печальное кострище.

Отчего загорелось зимовье? Когда он уходил отсюда, оглядываясь с дороги, никакого зарева над лесом не видел. Значит, пожар начался не в той свалке, когда солдаты боролись с капитаном Рещиковым. Они запалили зимовье потом, уже совсем готовые к отъезду, иначе как бы им удалось запрячь коней, — известно: кони боятся пожаров. Зачем солдаты сожгли жилье, которое их приютило на ночь и согрело на лютом морозе? Зачем они сделали это ненужное, бессмысленное зло?

По узкому санному следу Тимофей пошел дальше.

Вот здесь он нахлестывал, торопил своего Буланку. Вот здесь, у этой сосны, он спохватился, что коню тяжело, остановил его, и опрокинул сани. А вон там, чуть-чуть подальше, и дуга торчит из снежного сугроба, задравшись вверх обоими концами. Там и сани, зарывшиеся головками в снег. И сам Буланка круглится белым недвижным бугром у дороги. Но ящиков и чемоданов поблизости нет, не видно.

— Прощупаем ногами, — сказал Васенин. — Не замело ли бураном?

Встав рядом, они несколько раз пересекли то место, где рассчитывали обнаружить находку. И напрасно. Всюду под ногами был сыпучий глубокий снег.

— Странно. — Тимофей досадливо надвинул шапку на лоб. — Тут Виктор оставался. Выходит, он солдатам сказал. Забрали, с собой увезли.

Запорошенные легкой изморозью, сани тоже были пусты. Тимофей обошел вокруг Буланки, борясь с подступившими к горлу слезами. Вспомнилось все. И ночная стрельба в зимовье, разговор в санях с Виктором, и тяжелый путь через тайгу обратно, и возвращение домой…

Молча надвигая ногами снег, он засыпал голову Буланки, чтобы не видеть его оскаленных зубов и глубоких, пустых глазниц.

Рассвет медленно растекался над лесом. Все окрест теперь казалось одинаково белым: небо, земля, осыпанные серебрящимся куржаком ветви и стволы деревьев с растрескавшейся корой. Только изредка чернели под высокими снеговыми наплывами-шапками полусгнившие пеньки.

— Ну, что ж, бывает и так! — сказал Васенин, окидывая еще раз внимательным взглядом лесную поляну. — Жаль! Не придется мне похвастаться перед начпоармом. Рещиков несомненно обладал кладом редчайших книг и манускриптов. Где этот клад теперь? Лежит под снегом на земле или еще куда-то едет, движется на санных полозьях? Обидно будет только, если попал он в огонь. Сжечь книгу-уникум или рукопись — это все равно что начисто уничтожить живой след в истории человеческой культуры. Пошли, друзья мои, обратно. Своего эшелона дожидаться будем в Худоеланской. И не знаю, кому как, а мне чертовски хочется есть.

— Товарищ комиссар, а я тут прихватил немного, — сказал Сворень. Дозвольте из этих головешек костер разложить. Посидим у огня, пожуем.

— Давай! — сказал Васенин.

Сворень с Мешковым принялись ворочать обгорелые бревна, укладывая их в костер. Тимофей сдирал с ближних елок сухой мох на растопку. Топор с собой они не догадались взять.

— Э! Э! — вдруг закричал Сворень. — Вот тебе на! Тут горелые кости! Скелет человеческий!..

Тимофей круто повернулся на голос. Комок зеленоватого мха вывалился у него из руки. Он подошел к пожарищу.

— Теперь я знаю, — запинаясь, проговорил он. — Солдаты подожгли зимовье, чтобы не хоронить… Там двое… Жена капитана Рещикова и дочь его…