Ангел Рейха - Анита Мейсон Страница 11

По завершении тягостного обеда отец сказал, встав из-за стола:

– Я поговорю с Петером в своем кабинете.

Больше в тот вечер я брата не видела.

Па следующий день отец сообщил за завтраком, что едет с Петером в город. После завтрака я разыскала брата. Он постукивал пальцем по банке с Хенгистом, словно пытаясь отогнать рыбку от стекла. Он хмуро взглянул на меня.

– Петер… – Я осеклась.

Он слегка приподнял брови, словно я ляпнула что-то несуразное.

Я повторила попытку.

– Петер, что происходит?

– Ты о чем? Ничего не происходит.

– Ты не рад, что ты дома?

– Конечно, рад, – раздраженно сказал он.

– Но ты… ты как будто не рад видеть нас.

– Я рад видеть вас. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое, – сказал он.

На следующий день был сочельник. Мы уже установили и украсили свечами елку. Я достала подарки из стола, снесла вниз и разложила под елкой. Все уладится. В Рождество не бывает иначе.

В течение всего дня мы наносили визиты соседям, в свою очередь принимали гостей и занимались последними спешными приготовлениями к празднику. Петер почти все время оставался в своей комнате. Вечером отец зажег свечи на елке, и мы собрались вокруг пианино, чтобы под аккомпанемент мамы по обыкновению пропеть рождественские песенки. Больше всего я любила эту часть рождественского праздника: наше согласное пение, пляшущие язычки пламени и снегопад за окнами в бескрайней ночи.

Пропев песенки, мы принялись разворачивать подарки.

Я не помню, что мне тогда подарили. И не помню, что я подарила родителям. Я помню только притворное спокойствие, с каким Петер разворачивал альбом для марок, и мимолетную тень недовольства, скользнувшую по его лицу при виде последнего. Я поняла, что альбом брату не нужен, что он стыдится такого подарка, что этот рождественский вечер, с подарками, песнями и всем прочим, ему в тягость. Потом он вспомнил, что от него требуется, и неловко поблагодарил меня.

Всю следующую неделю я не имела возможности пообщаться с Петером. Он либо уходил из дому по делам, либо проводил время с отцом, либо просто пропадал невесть где. За обеденным столом он держался со мной принужденно – то насмешливо, то оскорбительно. А то и покровительственно. Снисходительное «сестричка» дважды сорвалось с его губ. Во второй раз я треснула вилкой об стол и заорала на него, заработав выговор от обоих родителей, в голосе которых, впрочем, слышались сочувственные нотки. Петер яростно катал в пальцах хлебный мякиш, но промолчал.

В канун Нового года я надела самый теплый свитер и пошла в лес.

Снегу повсюду намело по колено, но вдоль проселочной дороги была пробита узкая кривая тропинка. В лесу, где основную массу снега приняли на себя деревья, я увязала лишь по щиколотку, ступая по резко хрустящим заледенелым веткам, густо усыпавшим землю. Местами, где ветви деревьев не выдержали под тяжестью ноши, возвышались сугробы, похожие на развалины крепостных стен. Стоя в морозных белесых сумерках под оснеженным пологом леса, я услышала поблизости глухой шум очередной снежной лавины, обрушившейся с дерева.

В плечо мне ударил снежок.

Я обернулась, одновременно нагибаясь, чтобы тоже слепить снежок. Петер. Наверняка он. Так оно и оказалось: краем глаза я заметила мелькнувший неподалеку синий вязаный шарф и поняла, за каким деревом спрятался брат.

Я быстро слепила два снежка и швырнула один за другим. От первого Петер увернулся, а второй попал в него, когда он выглянул из-за ствола, проверяя, где я нахожусь.

Попал, и я услышала глухое удивленное ворчание.

Я слепила еще два снежка. Я решила перебегать от дерева к дереву и незаметно подобраться к нему.

Но он делал то же самое. Какое-то время мы ходили кругами, чаще попадая в стволы деревьев, чем друг в друга, а потом, застав Петера врасплох на открытой местности, я тоже вышла из укрытия и швырнула в него свой снаряд. Он не отступил, и несколько секунд спустя мы лихорадочно загребали снег обеими руками и бросались снежками, загребали снег и бросались – стремительными, безостановочными движениями, не получая никакого удовольствия от происходящего, но лишь преследуя некую цель.

Очередной пущенный Петером снежок попал мне в ухо, когда я наклонилась, и я завертелась на месте от неожиданной боли. Потом выпрямилась, смутно сознавая, что брат перестал лепить следующий свой снаряд. Я дотронулась рукой до уха, увидела кровь на пальцах и увидела мерзкий серый камешек у себя од ногами.

Я недоверчиво уставилась на брата.

– Извини, – сказал Петер. Вызывающим тоном.

Слова не имели никакого значения. Я пнула камень по направлению к нему, круто развернулась и направилась в сторону дома.

Он догнал меня на опушке леса и пошел в ногу со мной. Я шагала, засунув руки в карманы и уперев згляд в землю.

– Извини меня, Фредди, – повторил Петер. На сей раз в голосе слышалось искреннее раскаяние.

– Ты уже извинился.

– Так ты не простишь меня?

– С какой стати? Ты ведешь себя по-свински с самого своего приезда домой.

– Ты тоже вела себя по-свински.

– Я?

– Ты наорала на меня за обедом.

– Ты этого заслуживал. Я пришла поговорить с тобой, а ты сказал, чтобы я оставила тебя в покое.

Он снова пробормотал «извини» – таким несчастным голосом, что свет дня, казалось, померк у меня в глазах.

Я резко остановилась. Сейчас или никогда.

– В чем дело, Петер? – спросила я. – Что с тобой происходит?

– Да ничего… – начал он, но я набросилась на него, замолотила по его груди кулаками и истошно закричала:

– Нет, происходит! Происходит!

Наконец брат крепко схватил меня за кисти (он оказался сильнее, чем я помнила) и проговорил:

– Ладно. Я скажу тебе. Но ты должна молчать. Обещай.

– Обещаю.

– Это все…

Он хотел сказать «это все школа», но не сумел закончить фразу. Я с ужасом смотрела, как он опустил голову и расплакался, дав наконец выход своей невыносимой муке.

Казалось, прошло бесконечно долгое время. Я обняла Петера за плечи и дала ему свой носовой платок, не очень чистый, но уж какой был. Он высморкался, и потом мы сидели рядом, глядя на малиновку, прыгавшую по снегу.

– Над тобой постоянно издеваются, – сказал брат. – Так положено в школе. Это случается со всеми. Но некоторые переносят это хуже, чем все остальные.

– Ты переносишь хуже?

– Да.

Я не спросила почему.

– Есть такая штука под названием «мертвый захват», – сказал он. – Вроде пытки. Все происходит в спальне, когда гасят свет. Выбирают кого-нибудь одного, а потом садятся ему на руки и на ноги. И он не может пошевелиться.