Седьмой ключ - Елена Ткач Страница 72

— Но разве вы, человек мудрый, видящий, что с внучкой делается, не можете ей глаза открыть? Объяснить, чем ей такое грозит. Разве она сама себе враг и сил не найдет, чтобы выкарабкаться?

— Ох, и не говори! — старуха безнадежно отмахнула рукой. — Вот ты говоришь — сил найдет. Не-е-е, миленькая! Силы-то — они от бесовского наговора иссякают. Воля у человека падает. А это ведь самая что ни на есть сердцевина — воля-то… И потворники дьяволовы про то лучше нас знают. Косют под корень! В сердцевину бьют. Да. Так что Маринка моя меня не послушает. Она ведь сама избалованная — не захочет себя превозмочь. И делать потом — что ни день, что ни день… Не! Им, теперешним, быстро надо! Время такое, говорят, быстрое. Вот и…

Она снова махнула рукой и, понурясь, побрела прочь от церкви. Но не пройдя и пяти шагов, приостановилась и оборотилась к Ксении.

— Не серчай на меня, прости грешницу! Совсем я плоха стала. Повалила меня беда эта. Душа со злом бороться не хочет — ослабла душа.

— Как это вы говорите, со злом бороться не хочет? Вы же молитесь — какое ж тут зло?

— А что я на тебя напустилась как собака какая — это ж разве не зло? В человеке много всякого варится, а он — знай — должон из тьмущи этой дорожку свою находить. Себя самого тащить — сам не потащишь, никто не вытянет! Да. А у меня руки опускаются — вот злоба-то и накипает. Прям волной иной раз хлестнет — уж едва выгребаюсь. А ты завтра-то приходи, милая! Батюшка наш хороший, хошь и молодой. Только он в эти дела не ходит — стороной обходит. Мал еще — силов не скопил.

— То есть, как это? Куда не ходит?

— Да, супротив колдовства. Он, по правде сказать, — тут старуха понизила голос до шепота и огляделась: не слышит ли кто? — он, миленькая, поперек их идти боится. Он у нас — человек новый, приход этот у ево первый… Может, оно и правильно. Всяк свою силу знай! А то поспешишь — людей насмешишь. Да и то — здешние случай тот крепко помнят: когда батюшку тутошнего колдун своротил.

— Это как — своротил?

— А так. Это в старину было — еще до революции. Был тут сильный колдун, а тут почитай во всякие времена колдовали… Ну вот. А тот больно власть над местами этими взял. И священник… как бишь звали его? Не попомню, прости, Господи! Он на пути того встрял. Хотел от сетей его молодую хозяйку усадьбы освободить. Она к ему, сердечная, прибегла, молила: батюшка, выручай! Ну, он и…

— А как звали эту молодую хозяйку? Случайно не Евгения?

Ксения вся подобралась, как гончая, что напала на след…

— Не помню, миленькая… Да на что тебе? Она в той усадьбе жила, что в Свердловке на горе стоит. Там теперь только погань всякая ночами гуляет… Да. Вот через них-то — через колдунов такое и делается — где было чего — там и нет! Порушено все…

— А священника того… который пытался ее спасти… Не отцом Арсением звали?

— Отцом Арсением? Может, и так. Я про то много не знаю. А так — память в народе живет. Ну вот, пересеклись их дорожки, и колдун батюшку как есть опрокинул. Тот попивать стал — да быстро так — в две недели сгорел! Во! Горячка сделалась у него, из города за ним приехали забирать, а он кричит, народ клянет на чем свет, крестом машет… ну, крестом-то наперсным — направо, налево… По лбу, по лбу народ поприкладывал — не один лоб, говорят, в кровь рассадил! Еле его повязали. Не-е-ет, с колдуном сходиться — дело опасное. Надо силу большую иметь.

— А он не имел?

— Вот, выходит, и не имел! С тех пор так и сгинул — не слыхали боле у нас про него.

— А что стало с той хозяйкой усадьбы? Известно о ней что-нибудь?

— Ой, я, миленькая, не скажу. Вроде померла она вскоре. Да, вроде руки на себя наложила! Только могилы ее здесь нигде нет. Муж ее, он из старых дворян был, знатного рода… только как звали не помню. Память слабая стала. Ну вот, он муж-то ее, здесь лежит.

— А где, бабушка?

— Да, тут вот, за храмом. Здесь издавна хоронили — возле церковной ограды. Наша церковь старая — восемнадцатого века, да! Тут и священники лежат, царствие им небесное, и купцы из тех, что побогаче. Тут и Четвериков, владелец свердловской фабрики. В Свердловку внуки-правнуки его приезжали из самого Парижа. Во Франции живут. Поглядели, сюда, к могилке его, приходили — и обратно. Не воротишь старого-то… Ох, чтой-то заболталась я…

Старушка повернулась, чтобы идти: явно не хотела продолжать разговор. Но Ксения поспешила ее обогнать и заступила дорогу.

— Еще одно слово, бабушка! Извините, что беспокою вас, но… вы обмолвились о некой Инне… Ведьмой ее называли. Кто она, и неужели вся деревня и вся округа знают, что там-то и там-то колдунья живет? Неужели нет тут никакой тайны и каждый может к ней обратиться?

Старуха медленно подняла на Ксению свои тусклые глазки. Только теперь они смотрели зорко, цепко смотрели…

— А почто она тебе? Инна та.

Ксения на секунду смешалась: признаться старухе или оставить свой подлинный интерес при себе. Она хорошо помнила Верин рассказ о колдунах и не сомневалась: Вера упоминала женское имя Инна. Но, чувствуя, как цепляют и колют ее невидимые крючочки старухиного взгляда, решила своей собеседнице всю правду не открывать.

— Это чистое любопытство. Понимаете… вы меня так поразили! Я и не предполагала, что в современных деревнях так развито колдовство…

— Ох, брешешь, девка! Ты разве газет не читаешь? Почитай, в каждой газетке про это пишут — тут тебе всяко: и белая, и черная магия. Одна снимет порчу, другая наведет! Что хошь выбирай! Так что и в городе, и в деревнях добра этого…

Она махнула рукой, словно разрывая нить этого разговора. И сердясь, мрачнея, уже совсем было собралась уходить, не удостоив Ксению внятным ответом, но вдруг повернулась, приподняла палку и концом ее тыча в сторону своей собеседницы прорычала:

— А про любопытство ты мне не бреши! Вижу я твой интерес! Лю-бо-пы-ы-тная! Тьфу! — она сплюнула и пристукнула палкой. — Все одно полетишь к ведьмаке поганой — вижу я тебя, смиренница! Все одно к ней потянешься — а у нас тебе дорожку подска-а-ажут, дорого не возьмут… а как до нее — до говнючки дойдешь передай: мол, родная сестра Евдокия ее прокляла! Так и передай — за внучку свою Маринушку, которую эта сучка с давнего невзлюбила. И не будет ей теперь ни пути, ни дороженьки, чтоб ей сгореть, мерзавке, и куском подавиться!

Старуха, продолжая поносить на чем свет стоит «ведьмаку поганую», сотрясаясь от ярости и постукивая своей палкой, пошла прочь, не взглянув на Ксению. Теперь, когда ее — понесло, в старухиной речи прорывалась явная нецензурщина, которой та предалась с остервенелым неистовством.

Ксения стояла недвижно, провожая странную бабку взглядом до тех пор, пока колдуньина сестра Евдокия не свернула вбок по деревенской улице и не скрылась из глаз.

Деревенские, проходившие мимо, криво ухмылялись при виде бранящейся гневной бабуси, что по виду была — чистый «божий одуванчик». Видно, ее знали тут все, а коленца она, скорее всего, и не такие выкидывала…