Бессмертные - Клаудия Грэй Страница 6

— Преследовать тебя вечно? — заканчиваю я.

Она заметно вздрагивает.

— Откуда ты знаешь?

Дядюшкино лицо мелькает перед моим внутренним взором.

— Вероятно, интуиция.

Как только уходит последний счастливый посетитель, Джиннипроносится по вестибюлю с большим черным мешком для мусора.

— Давай покончим с этим и пойдем отмечать! —кричит она и, сверкнув лучезарной улыбкой, исчезает в зале.

Отмечать? Похоже, мне придется усадить ее и объяснить, чтомы с ней — работник и наниматель и ничем большим стать никогда не сможем. Развечто… сейчас ей мог бы пригодиться друг.

— Погоди, — окликаю ее я. — Давай помогу.

Я подхватываю мешок, и до меня доходит, что, возможно,стоило бы начать с уборных. Выхожу в коридор — и замедляю шаг. Вновь этоттаинственный голос.

— Соня?

Это она поет?

— Соня!

Полиэтиленовый мешок выскальзывает из моих пальцев накрасный ковер, и я спешу в направлении звука. Он становится громче, яснее скаждым моим шагом.

Я уже слышал эту песню. В Спирите ловятся всего трирадиостанции: одна на испанском, вторая — посвященная музыке в стилекантри-н-вестерн и третья — играющая старые шлягеры. Это хит пятидесятых «Знатьего — значит любить его». Довольно милый, хотя и скучноватый, и, если уж ты егоуслышал, он будет преследовать тебя весь день.

Голос приводит меня к двери в неопрятную комнату отдыха, скоторой я решил разобраться позже. Я как раз тянусь за ключами, когдапредположительно запертая дверь распахивается сама.

Внутри прохладно, куда прохладнее, чем должно быбыть, — тем более в непроветриваемом помещении. Моему взгляду открываютсяраковина и шкафы, пустое место, где некогда стоял большой холодильник, видавшийвиды стол размером на шестерых и пять металлических стульев.

Голос доносится от одного из десятка ржавых личныхшкафчиков, выстроившихся вдоль стены.

Я успел затаить дыхание — могу и вообще не дышать.

— Что ты пытаешься мне сказать?

Открываю шкафчик — там пусто. Голос становится громче, авоздух холоднее.

Слышу, как у меня за спиной что-то шлепается на стол. Быстрообернувшись, вижу пыль, все еще висящую в воздухе, а под облаком пыли на полу —небольшую книжку в тряпичном переплете. Подхожу ближе, и песня с каждым моимшагом стихает. Беру книгу в руки, и становится тихо. Это дневник.

Пролистываю записи, каждая из которых подписана буквой «С».Нахожу старую фотографию симпатичной темноволосой девочки — той же самой, чейпортрет напечатан на первой полосе «Часового Спирита» пятьдесят девятого года,лежащего в моей конторе. Она прижимает к себе полосатого котенка.

Поразительно. В моей до сих пор одинокой жизни внезапнообъявились сразу две девушки.

Джинни понять не так уж и сложно. Но Соню? Пение, дневник,даже таинственное «С» то тут, то там — все это выглядит признаками радушнойвстречи и не вяжется со словом «убирайся» в туалете. Она действительно хочет, чтобыя ушел, или просто поддерживает игру в кинотеатр с привидениями?

Мигом позже в другом конце здания снова раздается крикДжинни.

Когда я добираюсь до зала, она стоит в проходе, согнувшись икрепко стиснув свое правое предплечье. Сквозь пальцы сочится кровь. Я чую ее. Япочти ощущаю ее вкус. Мои клыки удлиняются.

Приходится помедлить, чтобы взять себя в руки.

— Джинни! — окликаю я, как будто не замечаю.

— Я здесь, — отзывается она, выпрямляясь.

Ее лицо скрыто под медовыми волосами.

Я бросаюсь к ней.

— Что случилось? Ты поцарапалась о кресло?

Они уже старые, и тяжелые сиденья с мягкой обивкой просели.Она могла пораниться о пружину.

— Нет.

Джинни разжимает пальцы, показывая мне три коротких,глубоких царапины. Они похожи на отметины от ногтей.

— Как будто меня ветер полоснул когтями, —озадаченно добавляет она.

Это Соня.

Я ловлю себя на том, что облизываю губы.

— Нужно зашить. Давай…

— Нет, — возражает Джинни. — Все в порядке.Просто это застало меня врасплох.

— Останутся шрамы, — настаиваю я.

— Дай мне твою рубашку, — парирует она.

— Что?..

— Твою рубашку. Тогда я смогу, ну, ты знаешь, наложитьдавящую повязку.

Смущенный недопониманием, я принимаюсь расстегиватьпуговицы. Как могу, складываю ткань и обматываю ей руку.

— Мой герой, — снова говорит Джинни.

Она привстает на цыпочки, чтобы чмокнуть меня в щеку, нотеряет равновесие, и ее губы вместо этого касаются моего горла и задерживаютсятам.

— Так насчет того, чтобы отметить…

— Иди домой, Джинни, — отрезаю я, отстраняясь.

Она выглядит обиженной, словно ребенок, — каковым,собственно, и является.

— Но…

— Я имел в виду, — уже мягче уточняю я, —тебе лучше было бы пойти домой.

Рассерженная, она удаляется по проходу и скрывается задверью. Я смотрю ей вслед.

А затем бестелесный голос — тихий, мелодичный и яростный —шепчет у меня в ушах:

— Убийца, убийца, убийца…

Позже, вернувшись на дядюшкино ранчо, я подхожу к его могилеза амбаром. Я завернул тело в мексиканское одеяло и зарыл поглубже, место ничемне отмечено — только голая, слежавшаяся земля. Пытаюсь убедить себя, что здесьему лучше, чем на старом городском кладбище. Дядюшка Дин любил эту землю —насколько он вообще был способен что-то любить.

И все же меня мучает, что он погребен таким неподобающимобразом — ни камня, ни креста. Может, он и не был хорошим человеком, но затоприходился старшим братом моей маме.

С приближением зари я стряхиваю с себя чувство вины и ухожув дом.

Теперь я брожу по Сети, прихлебываю разогретую вмикроволновке кровь и изучаю материалы о призраках. История Сони вполнесоответствует тому, что я уже узнал. Ее смерть была внезапной и мучительной, аубийцу так и не поймали. Для призраков это классический пример «неоконченногодела». Причина вернуться. И Соня явно хочет, чтобы я ее узнал, — недаромже она пишет первую букву своего имени и вручила мне дневник.

Судя по газетной статье, Соня была просто ангелом. Она велазанятия в воскресной школе и выполняла поручения пожилых соседей. Наскоропролистанный дневник, где все действующие лица обозначены инициалами,подтвердил, что она была добросердечной девушкой, обладавшей затейливымпочерком и погруженной в обычные подростковые переживания: здесь и домашниезадания, и мальчик («Д»), и соперница («К»). Она любила Элвиса («Э»), держалакотенка по имени Песо («П») и на Рождество собирала игрушки для бедных.