В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова Страница 53

Ладно, черт с ней, с кабаньей желчью, но Саша не мог допустить, чтобы величавого тигра разрубили на части и сволокли на продажу, будто какую-то жалкую свинью!

– Во-первых, зимой ты за панцуем не пошел бы, а значит, с этим тигром не встретился бы, – проворчал он. – Во-вторых, забыл, как опасно с никаном дело иметь? Сам говорил, что он товар возьмет, а потом в спину выстрелит – и деньги свои тоже заберет. А в-третьих, это вообще не твоя добыча: тигра вот он убил! – Саша кивком указал на незнакомца. – Значит, тигр его!

– Да он уже мертвый, – спокойно заявил Данила. – Значит, амбани наш. Наш с тобой!

– Нет, это его амбани! – торжествующе вскричал Саша, чуткие пальцы которого в этот миг уловили биение пульса на шее незнакомца. – Потому что он живой!

– Плохо! – простонал Данила. – Очень плохо!

– Почему? – рассеянно проговорил Саша, вглядываясь в лицо охотника и радостно подмечая, что с ним не всё так ужасно, как показалось сначала. Стоило хоть чуть-чуть очистить его, убрав сгустки крови тигра, которые скопились в глубоких морщинах, изрезавших лоб и щеки, как выяснилось, что оба глаза целы, нос не сломан, вот только раны от звериных когтей пугали. Останутся шрамы, страшные шрамы, если вовремя эти раны не обработать и не наложить швы…

А ведь можно это сделать прямо сейчас. У Саши постоянно были при себе самые необходимые хирургические инструменты и спирт. В тайге всякое может случиться!

Саша потянулся к вещмешку, в котором лежала отличная кожаная шкатулка с инструментами (ее смастерила Женя и подарила Саше, когда он поступил учиться на фельдшера), однако Данила одним пинком отшвырнул вещмешок подальше.

– Ты что? – удивился Саша. – Я хочу взять инструменты и помочь ему.

– Нет! – прохрипел Данила, загораживая мешок. – Не делай этого!

Желтоватое лицо нанайца стало серым. Он крепко стиснул губы, словно не давая вырваться каким-то словам, но Саша непостижимым образом угадал, что именно не позволял себе произнести Данила: «Варо тургэнди! Убей его быстрей!»

– Спятил?! – грубо крикнул Саша. – Это человек! А я врач! Я должен ему помочь!

– Нет, – отчаянно замотал головой Данила, и по его тугим щекам покатились слезы. – Это не человек! Это бусиэ! Злой дух! Это хунхуз!

– Так он все же хунхуз или бусиэ? – мягко спросил Саша. – Человек или дух? С чего это вдруг ты его так возненавидел?!

– Его глаза! – простонал Данила. – У него разные глаза!

Саша тупо моргнул. Только сейчас до него дошло, что ненависть Данилы к незнакомцу не с неба свалилась. Похоже, он встречался с этим человеком раньше и знал его не с лучшей стороны. В самом ли деле это был какой-то злодей (в тайге, неподалеку от стройки, где работали заключенные, кого только не встретишь!) или он заслужил звание бусиэ, злого духа, только потому, что во внешности его имелась некая странность? А странностей нанайцы опасались… Например, калек сторонились – даже знакомых охотников, пострадавших в тайге; спасенных утопленников и рыжих боялись как огня. Легко угадать, какие чувства мог у них вызвать человек с разными глазами!

– Ну, всякие люди живут на свете, – пожал плечами Саша. – А мешок ты мне все же по…

И осекся, услышав тихий стон.

Резко обернулся.

Неподвижно простертый на земле охотник чуть приоткрыл спекшиеся губы и провел по ним языком, слизывая покрывавшую их кровь. И Саша с изумлением обнаружил, что оставшиеся не вытертыми ее потеки уже исчезли со щек и лба, словно впитались в кожу.

Лицо его сейчас не было смертельно бледным: оно медленно наливалось румянцем и – удивительное дело! – казалось помолодевшим. Морщины разгладились, и если несколько минут назад это было лицо измученного старика, то теперь незнакомцу никак нельзя было дать больше сорока. А его раны, его страшные рваные раны больше не кровоточили – они зарубцевались! И даже эти рубцы исчезали буквально на глазах!..

Хабаровск, 1959 год

Одна, одна, всегда одна – днем и ночью. Одиночество изводило Тамару! Она заперла боковушку, в которой когда-то жила Женя, почти не заходила к себе, а все время проводила в Сашиной комнатке. Здесь, на его диване, она спала, за его столом ела что придется… Так протянула до весны. Потом однажды, в ясный солнечный день заметила, как заросли пылью окна, стены, какой грязный, затоптанный пол, вообще какой свинарник развела она в еще недавно сверкающем чистотой доме – и ужаснулась. Взялась за уборку. К паршивке Женьке в боковушку по-прежнему не заходила, однако у себя, у Саши, на кухне, в коридорчике и на крыльце навела такой порядок, какой они с детьми наводили только по праздникам. Окна засияли, на огороде пролегли ровненькие пышные грядочки. Соседи снова привыкли видеть Тамару Константиновну с тяпкой или лейкой в руке. Лето выдалось засушливое, однако ее урожай вызывал всеобщую зависть. А цветы, все эти астры, георгины, «хохлы» и «хохлушки», белые и розовые табачки, «ночные красавицы», гладиолусы, золотые шары, «сентябрюшки», настурции, которые сияли за потемневшим штакетником, сражали наповал буйством красок и ароматов!

Каждое утро Тамара собирала букеты: вдруг Сашенька приедет именно сегодня, надо встретить цветами. Каждый день что-нибудь готовила – его любимое, изводя дочиста ту небольшую пенсию за Морозова, на которую жила.

Потом одумалась… С чего она вдруг взяла, что Саша приедет? Сама себе дивилась! Наконец поняла: не приедет. Не простит. Никогда. Неужто так и вековать теперь одной, ничего не зная о самом любимом и дорогом человеке на свете, о родном сыне?

Тамара по-прежнему не верила, что Сашенька – подкидыш. Какое отвратительное слово! Да разве она не помнит, как, в каких муках рожала его? Разве не помнит, как он глянул на нее бессмысленными глазенками, – еще весь в крови и слизи, плоть от плоти ее, родная кровиночка?

Тамара выбросила из головы, что ничего такого она не могла помнить: ведь она рожала очень тяжело, была без сознания, ребенка не видела. Мыль о том, что ее дитя умерло, а потому Виктор Панкратов и подложил в его колыбель чужого сына Сашку Егорова, казалась до такой степени нелепой и кощунственной, что Тамара била себя по лбу и даже колотилась головой о стену, стоило ей хотя бы мельком подумать об этом!

Осознав, что Саша не приедет, Тамара перестала ждать. Снова все в доме пришло в запустение, неубранные овощи частью сгнили на огороде, частью их растащили соседи. Может быть, Тамара умерла бы с голоду или замерзла, не закупив ни дров, ни угля, если бы к ней иногда не заглядывал Мишка Герасимов. Он вернулся из Москвы вскоре после того, как уехали Саша и Женя, и сначала всё выспрашивал у Тамары, где они.

Тамара точно знала, что интересует парня только Женька, на Сашку ему плевать, а потому знай твердила одно:

– Да я и знать не знаю, где эта паршивка!

Она и впрямь не знала.

Мишка диву давался: Саша и Женя при Тамаре Константиновне росли такие ухоженные, всегда сытые, чистенькие да наглаженные, какими могут быть только дети самой любящей матери на свете, – а теперь исчезли и даже не пишут ни словечка! О том, что писем Тамара Константиновна не получает, Мишка знал доподлинно, из первых рук: у него был роман с молоденькой почтальоншей Светой. Задружил он с ней потому, что ему во что бы то ни стало нужно было узнать, откуда будет Женя присылать письма Тамаре Константиновне. Писем не было, однако Мишка не терял надежды, что не Женя, так Саша все же напишут, а потому отношения со Светкой не разрывал. Жаль только, что она в стихах ровно ничего не понимала и сразу затыкала уши, стоило Мишке хотя бы попытаться прочесть что-нибудь новенькое. А ведь поэту нужны слушатели! Необходимы!