В моих глазах – твоя погибель! - Елена Хабарова Страница 52

Как у тигра…

Стиснув зубы, Саша продолжал сталкивать многопудового зверя, еще больше отяжелевшего после смерти, с человеческого тела, но это ему оказалось не под силу.

– Помоги, Данила! – прохрипел Саша. – Может быть, этот охотник еще жив! Но, если мы не уберем с него тигра, он задохнется.

– Улэн, – проворчал нанаец. – Вот и хорошо.

– С ума сошел?! – взревел Саша. – Он мне жизнь спас своим выстрелом, ты что, не понял? А может быть, и тебе.

– Спас жизнь? Откуда знаешь, что он не в тебя стрелял? – резко спросил Данила, который, когда хотел, мог очень неплохо говорить по-русски: он окончил семилетку в Комсомольске-на-Амуре, пусть даже и сплошь на тройки.

– Бред какой-то, – буркнул Саша, кряхтя и не оставляя попыток сдвинуть тигра. – Зачем ему это?

– Панцуй забрать, вот зачем! – торжествующе выкрикнул Данила. – Он бы убил и тебя, и меня, амбани выстрелами отпугнул, нашу добычу забрал и никану продал. Говорю тебе, это хунхуз!

– Я читал про хунхузов, которые грабили женьшенщиков и золотоискателей, у писателя Арсеньева, в книге «Дерсу Узала», но это раньше было, еще до революции! Хунхузы давно канули в прошлое, – отмахнулся Саша, с запоздалым стыдом вспомнив, что в той же самой книге читал и о том, как ловко тигр приманивает изюбрей на свой лживый зов.

Читал, изумлялся таежным чудесам, а как до дела дошло – забыл, вот позорище-то!

– Человек жадный, ему всегда чужого надо, и теперь, и раньше, – изрек Данила, который был склонен к философии и любил повторять то, что он называл мурун мапана, мудростью стариков.

Одним из первых нанайских слов, которое узнал Саша, было «мапа» – медведь. Так что одно время он с некоторым испугом думал, что Данила изрекает особые медвежьи премудрости. Однако потом узнал, что мапа – это еще и дед, старик. То есть медведя нанайцы зовут дедушкой.

– Никан большие деньги дает за панцуй, больше, чем Филипп Кочергин, – продолжал Данила.

Филипп Кочергин, тот самый приемщик, которому женьшенщики сдавали драгоценный корень и который выплачивал им деньги, никак не мог убедить сборщиков в том, что расценки устанавливает отнюдь не сам он, что расценки эти государственные. Кочергин незаслуженно прослыл неимоверным скупердяем!

– А ты такого никана знаешь? – пропыхтел Саша.

– Знаю, – ответил Данила, неодобрительно наблюдая за его стараниями и явно не собираясь присоединиться.

– А чего сам к нему не идешь?

– Жить охота, – пожал плечами Данила. – Рассказывают, такой никан деньги даст, панцуй возьмет, а потом тебе в спину стрельнет и деньги обратно возьмет. Тоже хунхуз!

– Сплошные у тебя хунхузы, как я погляжу! – выдохнул Саша, которому удалось наконец чуть сдвинуть тигра. – Да помоги же ты мне! А то, честное слово, опять голова у тебя начнет болеть! А я лечить не стану!

Данила с детства страдал жесточайшими головными болями. К этому сыну тайги привязалась болезнь, которую издавна считали дамской, барской хворью: мигрень. Когда Саша после фельдшерского техникума еще только приехал на Бикин, в Аянку, Данилу как раз подкосил очередной приступ, да такой, что он выл и кричал, катаясь по земле и насмерть пугая семью. Никакие лекарства не помогали. Кто-то советовал Саше вызывать санитарный самолет из райцентра, а старики бубнили, что пора посылать в соседнее село Долани – за шаманом Самаром. Впрочем, погода стояла нелетная, а насчет Самара… Всем было известно, что шаман заявил: в то стойбище, где живет русский фельдшер, он не пойдет ни за что. Ни за амбаксу – шкуру тигра, ни за панцуй, ни за советские деньги – ни за что!

Самар никогда не забывал, что он тэдеку най, важный человек, а потому мог позволить себе капризничать. Он с большой неохотой посещал даже те села, где не было русских врачей, но где нанайцы жили бок о бок с удэгейцами, как, например, в Сундиге. Самар не любил ни русских, ни удэге. Чтобы уговорить его посетить такое село, нужно было выложить немало рублей, соболиных шкурок, панцуя или кабаньей желчи, припрятанных от Филиппа Кочергина. Село Аянка провинилось перед ним дважды, так что заманить его туда было невозможно.

Саша, который интересовался восточным массажем, о целебных свойствах которого ему рассказала одна хорошенькая китаянка, учившаяся вместе с ним в медицинском техникуме, решил попробовать сам снять боль.

Однако надо было еще ухитриться дотронуться до Данилы, который так бился и рвался, что даже подходить к нему казалось опасным: как бы не пришиб ненароком! Поэтому сначала Саша просто смотрел на него, мысленно упрашивая успокоиться. Наконец Данила чуть притих, недоверчиво глянул налитыми кровью глазами… Но стоило коснуться его лба, как Данила сразу успокоился, а потом, когда Саша начал осторожно массировать ему шею и голову, заснул как убитый. Окружающие в самом деле уже начали думать, что Данила умер! Однако вскоре он проснулся, радостно заявил, что голова у него больше не болит, и, изголодавшись за время припадка, поразил всех своим аппетитом.

Головные боли у него иногда возобновлялись, однако в присутствии Саши немедленно утихали. Иногда даже массажа не требовалось! Лишь поэтому женьшенщик и согласился взять молодого врача с собой в тайгу на поиски экзотического панцуя: обычно напарников брали только из своей семьи, родных людей, чтобы не делиться с чужаками прибылью. Саша заранее был готов отказаться от своей доли добычи, но Данила даже слушать ничего не захотел: четвертая часть за все найденное – Саше, столько и положено отдать неопытному помощнику, но если он сам отыщет панцуй, то за этот корень ему достанется три четверти денег.

Впрочем, Сашу в поход влекла не только экзотика. Он надеялся за это время убедить Данилу осенью съездить в Хабаровск, в краевую больницу, и пройти толковое обследование.

Конечно, угрожать больному человеку было запрещенным приемом, но это подействовало: с недовольным видом Данила наконец-то поднялся и принялся помогать Саше.

Наконец им удалось своротить мертвого зверюгу на сторону.

– Это был настоящий ван! – простонал Данила, отдуваясь. – Эх, жаль, не зима! Пригнали бы нарту, отвезли его никану, сколько денег дал бы! А сейчас что возьмем? Только шкуру, голову, сердце, ну еще и лапы отрубим… Пэйнэн, колени, стоят дороже всех костей амбани!

Саша, полив на платок воды из фляги, принялся осторожно очищать залитое кровью лицо неподвижного охотника, пытаясь понять, жив он еще или нет, и сердито косясь на Данилу.

Конечно, тигр, возможно, убил незнакомого человека да и чуть не прикончил самого Сашу, однако было невыносимо слышать, как Данила бормочет над ним, словно над какой-то дохлятиной, сожалея об упущенной выгоде. Тигр оставался зловеще-прекрасным и величественным даже в смерти, даже небрежно переваленный на бок! Голова его была испачкана кровью, однако Саша не сомневался, что в узорах на его лбу и впрямь можно разглядеть иероглиф «ван», означающий «властелин», «государь». Он знал, что убитые тигры были ценнейшим сырьем для приготовления поистине чудодейственных лекарств, а китайцы являлись в этом деле особенными мастерами. Саша не сомневался, что и желчь кабанов, которые лежали убитыми в их с Данилой балагане, тот намеревался продать неведомому никану.