Седьмой ключ - Елена Ткач Страница 34

— Деточка, все мы, женщины, немножко колдуньи. Знаю я кое-что… И умею! Дайте-ка мне вашу руку. Так… О, какая интересная, какая необычная рука!

Старуха склонилась над ладонью Веры низко-пренизко, а из горла толстяка вырвался какой-то странный вибрирующий звук. Казалось, он пел, подобно акыну, пел на одной ноте, звук дрожал, повышаясь, набирал силу… Вере вдруг показалось, что небо над ней раскололось, рассеченное стрелой мощного звука, способного взорвать, истребить ее слабое тлеющее сознание…

Когда Вера очнулась, старика нигде не было. Возле нее сидела старуха, зорко сторожившая ее забытье.

— А, милая! Вот и славно. Давай-ка пойдем в комнату, приляжем немного. Тебе отдых нужен, гляди-ка, извела ведь себя совсем!

— Что… со мной? — только и смогла спросить Вера, когда Инна Павловна повела ее внутрь дома, цепко придерживая под руки.

— Ничего страшного, милая, ничего страшного! Это выходит из тебя… прошлое твое. Так и надо, деточка, так и надо. Вот сейчас ты приляжешь, поспишь маленечко, слабость и пройдет, силушка восстановится… А ты мне пока еще много расскажешь… Про Сережу твоего, художника непутевого. Ведь он тебе нравится, очень нравится, злодей, а? Все мне скажи, не таись, а мы с тобой вдвоем покумекаем, как тут быть. Все сделаем, как надо, все… Хочешь — с ним будешь, не хочешь — и сгинет он, а к тебе другой явится. Такой, о каком ты мечтала. Ведь мечтала, скажи мне, деточка, мечтала о муже-то, а?

— Ох… Инна Павловна, погодите… Ведь я хотела… надо мне… надо идти…

— Ну, куда ты такая пойдешь? — Старуха незаметно перешла с Верой на «ты», и та перемене этой не придала никакого значения, только устало подумала: значит, так надо… Веру одолевала такая слабость, такая усталость, будто целый день вагон разгружала или целину вскапывала.

— Нет, надо сперва полежать, надо в себя прийти. Левушка, где наше царское одеяло?

Откуда-то из-за занавески вынырнул Левушка, и Вера подивилась происшедшей в нем перемене. Глаза его горели огнем, весь он словно бы вырос, похудел и помолодел — молодец-молодцом, ну прямо герой-любовник! В руках у него было толстое теплое одеяло, сшитое из лоскутов какой-то неведомой ткани — такую раньше Вере не приходилось встречать. То ли мех, то ли бархат, то ли войлок… неясно. Но видно было — под одеялом этим и на Северном полюсе перезимуешь.

Она послушно легла на кровать с медными шишечками, та под нею сразу прогнулась, и Вера провалилась как в яму, выстланную гагачьим пухом. Тяжелым, мутным, болезненным было ее забытье.

Когда она открыла глаза, в комнате никого не было. Голова кружилась, все предметы двоились в глазах. И вновь ей вспомнилось состояние выхода из наркоза — пару лет назад она перенесла операцию аппендицита. Такое же отсутствие резкости, фрагментарность мира, крошившегося на куски… С трудом приподнявшись на локте, она огляделась. И вздрогнула — на нее в упор глядел человек. Он был в черном пиджаке странного покроя, в темных перчатках, горло стягивал шейный платок, заколотый кроваво-красным рубином. Волевое лицо, нос с горбинкой, глаза… ох, какие глаза! Казалось, они прожигают насквозь. Вера сдавленно вскрикнула и, собрав все силы, вскочила с кровати. И только тогда поняла, что жуткий взгляд нацелился на нее… с картины. На стене напротив кровати висела картина, кажется, акварель. Возле персонажа с рубином угадывался женский силуэт. Но он был настолько прозрачен, что Вера не смогла толком его разглядеть. Пронзенная насквозь взглядом черного человека, она физически ощутила, как болит сердце. Эта боль отрезвила ее, точно с души вмиг упали невидимые оковы.

Скорее, скорее отсюда! — пронеслось в голове и, опрокинув стул, она метнулась к выходу на веранду — к двери, задернутой занавеской. Но перепутала — эта дверь вела не наружу, а внутрь, в глубь дома. Вера очутилась в крохотном помещении, в котором на табуретке стояло ведро с водой, а чуть позади начинались ступеньки лестницы, ведущие на второй этаж. Ей захотелось немедленно повернуть назад и кинуться прочь из дома, но, заслышав сдавленный шепот, она сдержалась и на цыпочках, осторожно, чтобы не услышали, поднялась на пару ступеней вверх — голоса доносились оттуда.

— Ну давай же, давай, что ты тянешь! — Вера с трудом узнала голос Инны Павловны — такой он был хриплый и грубый.

— Не могу, мне мешают. Под защитой она! Ах ты, черт! — это явно был Лев Варфоломеевич. — Не лезь под руку, сука! Говорю тебе, сейчас не могу. Рано. Слишком сильная броня у нее. Ох, чую я, что за защитничек тут постарался — кто нам тут песню портит… Нет, с первого раза не выйдет.

— Подожди-ка, подождика-ка… Чуешь? Никак ускользает?

И Вера услышала наверху какую-то возню, звон и грохот, до нее донесся тлетворный отвратительный запах, от которого потемнело в глазах, и не помня себя, она шарахнулась в комнату, оттуда — на улицу… Сад растворился во тьме — не видно ни зги. Сбегая с крыльца, она споткнулась, больно ушибла коленку и с разбегу влетела в заросли плетистых роз, расцарапав руки и слегка поранив лицо. Не чуя земли под ногами, Вера летела вперед по дорожке, моля Бога, чтобы калитка оказалась не запертой.

Видно, мольбы ее были услышаны — калитка как была, так и осталась полураскрытой. Вера вырвалась на свободу в темень, в ночь. А вырвавшись, глазам своим не поверила…

Никакого забора, вдоль которого она так долго брела, не было и в помине. Там, где сплошной линией еще недавно тянулся забор, мокрым асфальтом посверкивало шоссе. С гулом и дребезгом, освещая поредевший туман светом фар, мчались машины. А за шоссе темнели крыши домов, блестела река и белел в темноте мост над ней.

Это была Свердловка!