Дьюма-Ки - Стивен Кинг Страница 34

«Не злись, возьми себя в руки, — подумал я. А потом пришлиновые мысли. — Слишком поздно. Я разозлился. На эти рукавицы и на женщину,которая их надевала. Так чего брать себя в руки?»

— Для этого тоже слишком поздно. — Я посмотрел на культю. —Мне теперь никогда не взять себя в брюки.

Не те слова. Всегда не те слова, и так будет продолжаться доскончания века. Мне ужасно хотелось сбросить на пол всё, что лежало на двухстолах.

— Руки, — произнёс я нарочито тихо и нарочито медленно. — Яникогда не смогу взятьсебя в р-р-руки. Потому что теперь я однорукий. — Ничегосмешного в моих словах не было (и логичного тоже), но злость начала уходить.Услышать, как ты произносишь правильное слово, это помогает. Обычно помогает.

Мои мысли вернулись с культи на рукавицы жены. «РУКИ ПРОЧЬ»,именно так. Со вздохом (возможно, в нём слышалось облегчение, точно не помню,но вероятность велика) я положил рукавицы на тот стол, где лежали веши, которыея рисовал, взял кисточку, окунул в банку со скипидаром, вытер тряпкой ипосмотрел на чистый холст. Я действительно собирался нарисовать рукавицы?Почему, скажите на милость? Зачем?

И тут же сама мысль о том, что я вообще пишу картины,показалась нелепицей. Мысль, о том, что я не знаю, как я это делаю, выгляделаболее чем правдоподобной. Если бы я опустил кисточку в чёрную краску, меняхватило бы лишь на шеренгу марширующих палочек-фигурок: «Десять негритят пошликупаться в море. Десять негритят резвились на просторе. Один из них утоп — емукупили гроб. Девять негритят…»

Бр-р-р. Мурашки по коже. Я быстро поднялся со стула.Внезапно у меня пропало всякое желание находиться здесь, в «Розовой малышке», в«Розовой громаде», на Дьюма-Ки, в глупой, бессмысленной, увечной, пенсионнойжизни. Сколько лжи я наговорил себе? Что я художник? Нелепо. Кеймен можетвосклицать «ПОТРЯСЕН» и «ВЫ НЕ ДОЛЖНЫ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ», набирать эти словабольшими буквами в своём электронном письме, но Кеймен специализируется на том,чтобы дурить голову жертвам страшных аварий, убеждать их верить, что жалкоеподобие жизни, которой они теперь живут, ничуть не хуже настоящей жизни. Когдадело доходило до укрепления позитивного восприятия, Кеймен и Кэти Грин,королева лечебной физкультуры, выступали единой командой. БЛЕСТЯЩИЕ, ЧТОБ ИМЛОПНУТЬ, СПЕЦИАЛИСТЫ, вот пациенты в большинстве своём и кричали, обманываясебя: «ТЫ НЕ ДОЛЖЕН ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ». Я говорил себе, что я экстрасенс?Обладатель фантомной руки, которая способна заглянуть в неведомое? Это уже ненелепость, а безумие.

В Нокомис был магазин «Севен-элевен». Я решил, что могуположиться на мои водительские навыки, поехать туда, купить пару шестибаночныхупаковок пива и напиться. А завтра мог всё увидеть в куда лучшем свете, сквозьтуман похмелья. Потянулся за костылём, и моя нога (левая, здоровая нога)застряла под стулом. Меня повело в сторону. Правая нога не смогла меняудержать, и я упал в полный рост, вытянув правую руку, чтобы смягчить удар обпол.

Инстинктивно, разумеется… И удар она смягчила. Смягчила. Яэтого не видел (закрыл глаза, как закрываешь глаза на футбольном поле, когдазнаешь, что сейчас тебе придётся пострадать за команду), но если бы несмягчила, я бы получил серьёзные травмы, несмотря на ковёр, растянул бы связки,даже сломал шею.

Я полежал несколько секунд, чтобы убедиться, что всё-такижив, затем встал на колени — бедро отозвалось жуткой болью — и поднял правуюруку, в которой тоже пульсировала боль, на уровень глаз. Никакой руки не было.Я поставил стул, опёрся на него левым локтем… потом резко наклонил головувперёд и укусил правую руку.

Почувствовал, как зубы вонзились в неё чуть ниже локтя.Ощутил боль.

Почувствовал больше. Почувствовал, как кожа прижалась кгубам. Потом отдёрнул голову, тяжело дыша, воскликнул: «Господи! Господи! Чтопроисходит? Что это?»

Буквально ожидал увидеть правую руку. Не увидел, но онабыла, это точно. Я потянулся через сиденье стула к одной из кисточек.Почувствовал, как пальцы сжали её, но кисточка не шевельнулась. Подумал: «Вот,значит, каково это, быть призраком».

Я вскарабкался на стул. Правое бедро рычало от боли, носейчас меня куда больше занимало другое. Левой рукой я схватил кисточку,которую вымыл, и сунул за левое ухо. Вымыл вторую и положил в углубление наполочке мольберта. Вымыл третью и добавил ко второй. Подумал о том, чтобывымыть четвёртую, но решил, что не стоит тратить время. Лихорадка вновьохватила меня, этот голод. Внезапный и неистовый, как мои приступы ярости. Еслибы на первом этаже сработали детекторы дыма, давая знать, что начался пожар, ябы не обратил на их трезвон ни малейшего внимания. Я сорвал целлофан сновенькой кисточки, обмакнул её в чёрное и начал рисовать.

Как и с картиной «Конец игры», я мало помню о том, как писал«Друзей-любовников». Всё, что знаю — создание картины более всего напоминаловзрыв, и закаты не имели к ней ни малейшего отношения. Преобладали в ней цветасиняков, чёрный и синий, а когда я закончил, от непомерной нагрузки болелалевая рука. И она до запястья была забрызгана красками.

Законченная картина чем-то напомнила мне лицевую сторонумягкой обложки детективов «нуар» карманного формата, которые я читал в детстве.Обычно на них изображалась роковая женщина, ступившая на дорогу, ведущую в ад.Только на тех обложках предпочтение отдавалось блондинкам двадцати с небольшимлет. Я же изобразил брюнетку, которой давно перевалило за сорок. Эта женщинабыла моей бывшей женой.

Она сидела на смятой постели в одних синих трусиках. Лямкабюстгальтера того же цвета лежала на бедре. Голову она чуть склонила, но лицоузнавалось безошибочно. Мне удалось БЛЕСТЯЩЕ «поймать» его буквальнонесколькими штрихами чёрного, почти как в китайском иероглифе. На полукружьегруди я поместил единственное светлое пятно: татуировку в виде розы. Мнеоставалось лишь гадать, когда Пэм её сделала и почему. Пэм с татуировкойпотрясла бы меня не меньше, чем Пэм, взбирающаяся на горном велосипеде наМишн-Хилл, но я не сомневался, что она сделала такую татуировку. Принимал это какфакт, вроде футболки Карсона Джонса с номером Тори Хантера.

На картине компанию Пэм составляли двое мужчин, оба голые.Один стоял у окна, вполоборота. С типичным телом белого представителя среднегокласса лет пятидесяти, каких, по моему разумению, можно встретить в раздевалкелюбого «Голдс-Джима»: [49] округлый животик, плоский зад, небольшие мужскиесиськи. По лицу чувствовалось, что мужчина интеллигентный и хорошо воспитанный.На нём читалось меланхолическое она-почти-ушла и ничего-изменить-нельзя. Этобыл Макс из Палм-Дезерт. Он мог носить на груди табличку со своим именем. ЭтотМакс в прошлом году потерял отца. Этот Макс начал с того, что предложил Пэмчашечку кофе, а закончил гораздо большим. Пэм согласилась и на кофе, и набольшее, но не на всё, что он хотел бы ей дать. Вот о чём говорило его лицо,которое я видел лишь частично, но то, что я видел, выглядело более обнажённым,чем голый зад.