Чудовище Франкенштейна - Сьюзан Хейбур О'Киф Страница 29

11 ноября

Я несколько дней не выходил из пещеры. Меня снова терзают печаль и гнев.

По ночам я слышу лай и знаю, что Лили бегает вместе с собаками. Она обошлась со мной грубо, она племянница Уолтона, и его бессердечные письма побуждают меня к действию. Но я по-прежнему меряю шагами свою жуткую красную пещеру.

Почему же я мешкаю? Я должен отомстить или уйти немедля.

Но я не делаю ни того ни другого.

13 ноября

Вечером, простояв несколько часов в нерешительности на вершине утеса, я зашагал к дому.

Было уже за полночь. Порыскав вокруг, я заметил Лили, которая мчалась на псарню со спущенными с привязи собаками. Животные и она сама тяжело дышали. Уинтерборн был прав. Она носится до изнеможения.

Я ждал, пока Лили загонит собак и вернется. Она сразу же заметила меня, словно ждала. Лили была прекрасна, как одна из трех каменных граций в саду: волосы распущены, радость неподдельна. И, словно одна из граций, она собиралась преподнести мне подарок.

— Виктор! — Лили потрогала мою руку, грудь, мягко коснулась ладони, повертела ее и уставилась на меня в удивлении. — Прошло столько времени, что я уж начала думать, будто вы мне приснились.

— Хватило недели, чтобы я уже обратился в сон?

— Всего неделя? Я болела и не поняла, как мало времени прошло.

Я взял у нее фонарь и поднял его. Лили не выглядела больной: от бега она даже раскраснелась. Но лицо было грустным и смиренным.

— Вы уже поправились? — спросил я.

— Нет.

— А что случилось?

Плотнее запахнув плащ, она испуганно зашептала:

— Как вам это описать? Червь гложет меня изнутри.

— Что вы имеете в виду?

— Паразит. Он лакомится мной.

— Я видел, как эти твари выпивали соки даже из сильнейших мужчин. — Я очень встревожился. — Вы послали за врачом?

— Чтобы меня осмотрел мужчина, который будет потом этим хвастаться? Нет уж, я пошла к старенькой Бидди Джозефс. Она надавала мне всяких пилюль, но… — Лили покачала головой. — Сегодня отец все-таки заметил, что мне нездоровится, и сам вызвал врача. Доктор был весьма деликатен и назвал это простым недомоганием, а потом уединился с родителями. Я боюсь того, что мне скажут завтра. — Взгляд ее затуманился. — Уже слишком поздно. Дни мои сочтены, и я больше не властна над своей жизнью.

Я приехал в Англию, чтобы убить эту женщину. Болезнь может взять мою работу на себя. Если это случится, Грегори Уинтерборн умрет от горя.

А я? Что почувствую я, потеряв ее?

— Вы так огорчили меня, что нет слов.

— Неужели я обладаю подобной властью над вами? — Настроение у нее поднялось, и она рассмеялась. — Нужно придумать какое-нибудь испытание и проверить, правду ли вы говорите. На колени, простолюдин!

Я опустился на землю. Она провела рукой по шрамам на моем лице — сначала легко, потом с растущим нажимом. Я смирился с обследованием, вспомнив, как она попыталась прикоснуться ко мне в ночь нашего знакомства, еще до того как мы заговорили. Я позволил ей сделать это из-за ее красоты и болезни, а также из-за внезапных похотливых мыслей, не посещавших меня со времен Мирабеллы.

С явным удовольствием Лили прильнула ко мне. Я взял ее за руки: тело под накидкой было нежным и податливым.

— Скажите правду, Виктор Оленберг. — Ее дыхание, благоуханное, будто надушенный шелк, распалило меня. — Каково это — быть мертвым?

Я оттолкнул ее. Она вцепилась в меня и не давала подняться с колен, будто считала, что у нее достаточно для этого сил.

— Мы все умрем, — сказала она. — Я умру. Это неизбежно, но не укладывается в голове. Вы уже были мертвым, а потом воскресли. Каково это?

Она спрашивала с жаром, без всякого страха. Наконец-то я заметил в ней болезнь, о которой говорил Уинтерборн: увидел болезнь эмоциональную, узнав о физической. Она терзала душу и тело Лили.

— Каково это? — повторила она.

Воскреснуть из мертвых — все равно что умереть. Все органы чувств испытывают мучения: обоняние — от запаха плесени, зрение — от непроглядной черноты могилы, слух — от скрежета зубов о деревянный гроб, осязание — от студенистого разложения, вкус — от горького гниения собственного тела. Такова смерть. И Лили страстно хотелось ее познать.

Она в нетерпении встряхнула головой:

— Ответьте.

Придвинувшись еще ближе, она снова мотнула головой, уже не так резко, и ее волосы коснулись моей щеки — утонченная пытка. Через пару секунд ее слова вызвали у меня отвращение, я все же хотел быть мужчиной, полным самоотречения и не помнящим о своей недавней слабости.

За спиной послышался негромкий звук, словно сухие веточки зашуршали друг о друга.

— Там кто-то есть. — Лили попыталась вырваться.

— Просто ветер, — тихо сказал я. Не хотелось ее отпускать: она пахла розами, ее кожа была такой же нежной, как их опавшие лепестки.

И снова за спиной этот звук, уже ближе: будто шорох сухого кустарника.

— Отпустите меня. Говорю же вам: там кто-то есть.

— Вы хотели узнать, каково быть мертвым. Неужели вы уйдете, не получив ответа?

К ней вернулись печаль и смирение.

— Есть много способов познать смерть, Виктор Оленберг. Много мест и много возможностей. Каждый из нас находит собственный способ. Каждого из нас находят.

Когда она снова попыталась вырваться, я отпустил ее. Освободившись, Лили схватила фонарь и задула пламя.

14 ноября

Весь день думал над словами Лили: дни ее сочтены, она скоро умрет. Неужели болезнь настолько серьезна? Ее отец будет так убиваться! А как же я?

Я больше не надеялся выудить из нее правду: ведь можно и впрямь не успеть. В вечерних сумерках я спустился на берег, влез на скалу с другой стороны и вошел в Таркенвилль в плаще и капюшоне.

Город почти обезлюдел, хоть было еще не поздно, и никто не мог подсказать мне, где живет Бидди Джозефс. Свернув на другую улицу и остановившись в темноте, я услышал громовой голос, доносившийся из церкви: «И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, — к жизни возвратит душу свою». [7]

Я осторожно заглянул внутрь. Преподобный отец Грэм, в полном облачении, зачитал стих из Писания в переполненной церкви. После столь сильной речи его голос неожиданно смягчился. Взгляд пастора был полон любви и смирения, и это меня удивило. Судя по его поведению на балу Уинтерборнов, я ожидал суровых слов во славу сурового Господа. Но лицо священника было умиротворенным. Учтивость его прихожан, их тихие отклики, шарканье тех, кто поднимался со своих мест, опускался на колени и вновь вставал, — все это убаюкало и на миг успокоило меня. Я прислонился к стене у окна и слушал. Меня очаровали не сами слова, а интонация. Мне показалось, что молитвы закончились слишком быстро: «Молим тебя, Господи, рассей нашу тьму и великой милостью Своею защити нас от всех опасностей и напастей ночи сей».