Салимов удел [= Жребий; Судьба Салема; Город зла; Судьба Иерусалима ] - Стивен Кинг Страница 18

— Говори: «сдаюсь», — велел Марк.

Ответом Ричи остался бы доволен и моряк с двадцатилетнимстажем.

Марк дернул руку Ричи вверх, к лопаткам, и Ричи сновавзвизгнул. Его переполняли негодование, страх и недоумение. Такого с ним еще небывало. Такого не могло быть и сейчас. Конечно же, не мог никакой четырехглазыйпедик сидеть у Ричи на спине и выворачивать ему руку, заставляя вопить наглазах у вассалов.

— Скажи «сдаюсь», — повторил Марк.

Ричи тяжело поднялся на колени.

Марк своими коленками стиснул бока Ричи, как человек,скачущий на лошади без седла, и удержался. Оба извалялись в пыли, но одежке Ричидосталось куда сильнее. Лицо стало красным и напряженным, глаза вылезали изорбит, щека была расцарапана. Он попытался скинуть Марка через голову, но Маркснова поддернул его руку кверху. На этот раз Ричи не вскрикнул. Он заскулил.

— Скажи «сдаюсь» или, помоги мне Господь, я ее сломаю.

Рубашка Ричи выбилась из штанов. Живот казался горячим иободранным. Он начал всхлипывать и поводить плечами из стороны в сторону, ноненавистный четырехглазый педик держался крепко. Кисть его руки была ледяной, аплечо горело огнем.

— Сваливай с меня, проститутский сынок! Ты дрался нечестно!

Взрыв боли.

— Скажи «сдаюсь».

— Нет!

Потеряв равновесие, Ричи упал лицом вниз, в пыль. Боль вруке парализовывала. Он ел землю. Земля набилась в глаза. Он беспомощно дрыгалногами. Он позабыл, что он громадный. Он забыл, как дрожит под ногами земля,когда он идет. Он забыл, что, когда вырастет, собирается курить «Кэмел», какотец.

— Сдаюсь! Сдаюсь! Сдаюсь! — пронзительно закричал Ричи. Ончувствовал, что готов кричать «сдаюсь» часами, днями, если только это вернетему руку.

— Скажи: «я — здоровый злющий кусок говна».

— Я — здоровый злющий кусок говна! — провизжал Ричи в грязь.

— Неплохо. Сойдет.

Марк Питри слез с Ричи и, пока тот поднимался, осторожноотступил за пределы его досягаемости. Бедра Марка ныли — так он их стискивал.Он надеялся, что Ричи утратил весь свой боевой задор. Если нет, из него сделаютвзбитые сливки. Ричи поднялся. Он огляделся. Все отводили глаза. Ониразвернулись и пошли заниматься своими делами. Вонючий пацан по фамилии Гликстоял рядом с педиком и смотрел на него так, словно тот был кем-то вродеГоспода. Ричи стоял один-одинешенек, едва в состоянии поверить, как быстропришло его крушение. Слезы стыда и ярости промыли на запыленном лице чистыедорожки. Он прикинул, не броситься ли на Марка Питри. Но стыд и страх — прежденеизведанные, сияющие, огромные — не позволяли. Пока не позволяли. Рука ныла,как гнилой зуб. Грязный проститутский драчун. Если я хоть раз доберусь до тебяи собью с ног… Но не сегодня. Он развернулся и пошел прочь, и земля ни капелькине задрожала. Он смотрел себе под ноги, чтобы не пришлось смотреть в лицоребятам. На половине девочек кто-то рассмеялся — высокий, издевательский звук сжестокой отчетливостью разнесся в утреннем воз духе. Ричи не поднял глаз, чтобыувидеть, кто над ним смеется.

10

11:15 утра.

Городская свалка Иерусалимова Удела была когда-то обычнымкарьером, откуда таскали гравий, пока в 1945 году не наткнулись на глину и неоткупили его. Свалка находилась в конце горной жилы, которая уводила отБернс-роуд на две мили за кладбище Хармони-Хилл.

На дороге внизу Дад Роджерс слышал слабое тарахтение ичиханье газонокосилки Майка Райерсона. Но скоро этот звук должно было заглушитьпотрескивание пламени.

Дад работал сторожем на городской свалке с пятьдесятшестого. Его ежегодное переизбрание городским сходом превратилось в рутину ипринималось без голосования при единодушном шумном одобрении. Он жил на свалкев аккуратной толевой пристройке с односкатной крышей, а табличка на косонавешенной двери гласила: «Сторож свалки». Три года назад он ухитрился выманитьу скупердяев из выборного совета обогреватель и навсегда покинул свою городскуюквартиру.

Дад был горбуном с забавно вздернутой головой, отчегоказалось, что перед тем, как позволить Даду явиться на свет, Господь последнимраздраженным шлепком свернул ее на сторону; свисавшие до колен, как у обезьяны,руки были на удивление сильными. Когда в скобяной лавке обновляли стены, то,чтобы загрузить старые полы в панелевоз понадобилось четверо мужиков. Подтяжестью досок грузовик заметно осел. Но Дад Роджерс единолично снял их оттуда— на шее проступили жилы, на лбу и руках синими кабелями вздулись вены. Он самперевалил полы через борт.

Даду свалка нравилась. Ему нравилось обращать в бегстворебятишек, которые приходили туда поохотиться за бутылками, а еще нравилосьнаправлять машины к тому месту, где в этот день сваливали мусор. Ему нравилосьрыться в хламе — это была его привилегия сторожа. Он не сомневался, что, когдаон вышагивает по горам мусора в болотных сапогах, с пистолетом в кобуре, мешкомза плечами и складным ножом в руке, над ним насмехаются. Пускай насмехаются.Тут попадалась медная проволока, а иногда целые моторы с нетронутой меднойобмоткой, за медь же в Портленде платили хорошо. Бывали разломанные письменныестолы, стулья и диваны — вещи, которые можно было подправить и продать надороге 1 охотникам до антиквариата. Дад обманывал торговцев, а те,извернувшись, обманывали дачников — но разве не это вращает мир? Два года назадон нашел кровать с шишечками и покореженной рамой и продал за две сотни зеленыхгомику из Уэллса. Гомик впал в экстаз из-за подлинного новоанглийскогопроисхождения этой кровати, понятия не имея, как старательно Дад затер пескомна изножье «Сделано в Грэнд-Рэпидс».

В дальнем конце свалки помещались негодные машины — бьюики,форды, что угодно — называйте, не промахнетесь. Господи Боже, что за деталилюди оставляют в своих машинах, когда тем выходит срок! Лучше всего былирадиаторы, но хороший четырехгнездный аккумулятор после того, как замочишь егов бензине, стоил семь долларов. Не говоря уж о ремнях безопасности, фарахзаднего света, колпачках трамблера, ветровых стеклах, рулях и ковриках подноги!

Да, свалка была прекрасна! Свалка была Диснейлендом иШангри-Ла, слитыми воедино. Но лучше всего были даже не деньги, припрятанные вчерную коробку, которую Дад закопал в землю под своим мягким креслом. лучшевсего были костры… и крысы. По воскресеньям и средам с утра и вечером впонедельник и пятницу Дад выжигал участки свалки. Вечерние костры были красивейвсего. Ему нравилось тусклое свечение, которое расцветало на всех газетах икоробках и выбивалось из зеленых пластиковых мешков с мусором. Но утренниекостры нравились ему больше — из-за крыс.

Сейчас, сидя в мягком кресле и наблюдая, как отразгорающегося пламени в небо повалил жирный черный дым, заставивший чаекподняться повыше, Дад некрепко сжимал свой пистолет 22 калибра и ждал, когда жевыйдут крысы. Если они появлялись — они появлялись целыми батальонами. Большие,грязные, серые, с розовыми глазами. По их шкурам прыгали маленькие блохи иклещи. Хвосты волочились сзади, как толстая розовая проволока. Дад обожалстрелять крыс.