Страна клыков и когтей - Джон Маркс Страница 15

Я наспех привела себя в порядок: переоделась в туалете при вестибюле, умылась и чуть подкрасилась. Прическу уже не поправить, поэтому пришлось завязать волосы в узел. Нас ждал на удивление хороший обед: жареная курица с мамалыгой, какая-то разновидность поленты, салат из помидоров с огурцами и овечьим сыром. Торгу открыл вино из собственных подвалов, на сей раз французское, очень старое и, без сомнения, роскошное «Шато Марго» шестьдесят третьего года, и я почувствовала себя увереннее. Наконец-то он начал вести себя как могущественный и преуспевающий глава преступного синдиката. Разумеется, я заметила отсутствие прислуги, но решила, что из-за нашего позднего приезда и потребности Торгу в абсолютной конфиденциальности разговора, их отсутствие как раз логично. Прислуге приказали приготовить обед и отпустили спать.

В дань вежливости и небольшому флирту Торгу похвалил распятие Клемми. Мне оно показалось старым хламом, но Торгу, похоже, понравилось, поэтому я дала рассмотреть его получше. Он слегка расчувствовался.

— Какое бремя людских страданий стоит за этим символом. Вам это известно?

— Вы про испанскую инквизицию? Или про крестовые походы?

Он вздохнул.

— Я говорю про общую сумму невероятных мук и страшнейших преступлений, причиненных равно верующим и неверующим под сенью этой простой пиктограммы.

Господи помилуй, к чему он клонит?

— Вы хотите сказать, что у религий жестокая история?

Он помешкал, словно бы мои слова так же его озадачили, как его — меня.

— Вы правда не понимаете? Одни только гонения во времена римского императора Диоклетиана, его репрессии против первых христиан заполнили бы устье Дуная кровью. Полторы тысячи лет спустя Тридцатилетняя война заполнила бы море. Этого не выразить словами.

«Странное заявление, но типичное для этого лицедея, — подумала я. — Но его стоит запомнить как возможный вопрос в интервью. Указывают ли его рассуждения на вину, которую он испытывает за совершенные им убийства? Или я ударяюсь в мелодраму?»

После салата он спросил, хочу ли я посмотреть его коллекцию произведений искусства, и я ухватилась за шанс. И Тротта и Локайер особо подчеркивали, как важны для нашего ролика видимые проявления богатства, и Остин даже упомянул, что у него, вероятно, есть собрание шедевров, приобретенных сомнительным путем.

— Возьмите с собой пробу. — Он указал на вино. Я не стала поправлять неправильно выбранное слово.

Выйдя из пустого ресторана, мы миновали вестибюль и коридор, где Торгу, толкнув дверь слева, вошел первым. Едва я переступила порог, мне в нос ударила гнилостная вонь, точно от мусорного бака, слишком долго простоявшего на солнце. Торгу зажег свечи в канделябрах вдоль стен. И пока один за другим загорались огоньки, у меня возникло неприятное ощущение, будто я нахожусь на кладбище, которое превратили в свалку. Вонь усилилась. Она словно исходила от экспонатов. Конец галереи терялся во тьме. Между нами и стеной протянулись два подиума, возвышавшихся на пару футов над полом на квадратных гранитных колоннах. Подиумы щетинились коллекцией… хлама.

— Здесь покоится моя сила в старости, — объяснил Торгу. — Единственные предметы, которыми я поистине дорожу. Я не выхожу из дома, не прихватив несколько с собой.

— Впечатляющее собрание, — ответила я, не зная, что бы еще сказать.

— Да. Остальное пусть горит огнем. По мне, так можете сжечь землю и отравить воду.

Упоминание гари показалось мне вполне уместным. Многие здешние экспонаты были сожжены или как минимум спасены из огня. Тут были бетонные глыбы, возможно, когда-то служившие фундаментом; обломки крестов и икон, также опаленные; таблички, исчерканные буквами различных алфавитов: здесь собрались арабский, китайский, иврит и латынь, кириллица и египетские иероглифы, англосаксонские и финно-угорские руны, обрывки текстов на немецком и французском, и, вероятно, на румынском и венгерском — древний и мелкий мусор из всех руин, всех кладбищ мира. Тут были черепки горшков, конечности статуй, смятые блюда, покореженные столовые приборы, надгробия и, возможно, даже останки мумий — свертки тряпок и сероватых палочек. Но не все было старым. Я увидела (кто бы мог подумать!) сгоревший мотор и кусок электросхемы на стене — с подписями кириллицей. Тут была коллекция изуродованных пластмассовых кукол и другие современные экспонаты, но у меня не хватило духу приглядеться внимательней. Правду сказать, меня охватили отвращение и разочарование. Не на такое собрание искусства рассчитывал Остин Тротта, и я даже не знала, есть ли смысл его снимать. Увидят ли зрители нечто большее, нежели гору жутковатого хлама? От усиливающейся вони, похожей на запах при утечке газа, меня стало подташнивать. Мне необходимо было выбраться отсюда.