Молчание сонного пригорода - Дэвид Галеф Страница 83

К черту непредвиденные ситуации. Подхватив мертвый телевизор, как раненого ребенка, он поковылял вперед. Боль помогла ему сосредоточиться, но по большей части его мысли крутились, не останавливаясь ни на чем, как шестеренки зубчатой передачи, расположенные слишком далеко друг от друга.

Что он забыл? Что-то важное, но сейчас он находился в режиме паники. Он с трудом вернулся в бывшую Темницу, которая снова стала похожа на разбитую ванную, и нашел пластырь в аптечке. Дрожащими руками он заклеил колено. Уже уходя, он заметил пару детских трусов в углу прихожей — наверно, выпали из какой-нибудь коробки, когда он выбегал за дверь. Взяв двумя пальцами, он вынес их наружу. Потом он зацепил резинку мизинцем, оттянул и запульнул их в кусты, откуда их почти было не видно. Чертов Фэрчестер.

Он посмотрел на часы. 11:15. Отдав насмешливый салют центру города, он сел в машину и задом выехал на улицу. Проехать Монтроз-стрит, повернуть на Плимут-авеню… но каким-то образом получилось, что он в последний раз поехал вокруг парка, перед тем как направиться к шоссе. Под мягким светом фонарей зеленые скамейки походили на расставленных по периметру широких часовых. Деревья взмывали над головой, местами закрывая неясные лучи лунного света. Все строения на игровой площадке, от гигантской горки до веревочной лестницы, от песочницы до качелей, стояли в мертвенно-бледной неподвижности.

Это что, ребенок на вторых качелях? Тед притормозил.

Нет, просто тень от столба, утолщавшегося к поперечной перекладине.

А это что там, ботинок на лестнице горки?

На этот раз он остановил машину и вышел, доплелся до горки; это была детская красная кроссовка, грязная, расшнурованная, брошенная на лестнице, как будто кто-то только что ее снял. Паника у Теда сменилась интересом. Он взял кроссовку и пощупал ее пальцем, потом с любопытством понюхал. Пахнет плесенью. Кто же оставит кроссовку на детской площадке? Он схватился за столбик на горке, вытертый до блеска и гладкости бесчисленными детскими ручками. Никаких детей. Ни одного. Ночная площадка одновременно и успокаивала, и ужасала, как призрачный город, откуда временно ушла вся жизнь, разбрелась по домам через дорогу, освещенным желтыми квадратами. Но до этих домов от него было так далеко, как будто они находились в космосе.

Может, позвонить Майре. Может, ему надо было позвонить ей еще несколько недель назад. Теперь уже слишком поздно.

Он доковылял до низеньких качелей и тяжело сел в них, брезентовое сиденье с ремешками обхватило его ягодицы. Оттолкнувшись носками ног, он заскользил взад-вперед по песочному квадрату. Он был один. Его родители никогда не приходили с ним на игровую площадку, и ему приходилось все узнавать самому. Вот качели на доске. Не качайся на них с Джимми, потому что ему нравится соскакивать, так чтобы доска твоим концом ударилась о землю. В тот раз, давно, в первом классе, пришлось накладывать тебе на левый глаз три шва. А это песочница. Слепи куличик. Песок есть нельзя, даже если Стив пытается запихнуть горсть песка тебе в рот. А еще турник в форме небоскреба с твердыми железными перекладинами: Тед представил, как он играет в салки с девочкой по имени Энджи и как они кувыркаются на турнике. Кто это ее стукнул по зубам? Или ты висел на перекладинах третьего этажа, а Энджи щекотала тебе подмышки, чтобы ты шлепнулся вниз на плотно утоптанную землю.

По крайней мере, они обращали на него хоть какое-то внимание. Во втором классе он подружился с двумя драчунами по имени Ник и Джон, которые заставляли его делать унизительные вещи: «Иди и оближи ручку у крана», — а иногда подминали под себя и мучили. Кривоватое лицо Ника, обрамленное грязными черными волосами, нависало над ним. В худшие минуты он воображал, что сам наверху, а Ник внизу. Он проецировал себя в тело другого мальчика или даже собаки или дерева. Это была схема, а через какое-то время схемы стали образом действий, и в результате он стал находить все новые схемы.

Медленно, потом набирая скорость, он стал раскачиваться. Пролетал над землей, и при этом уверенно держался на месте. Он был Алекс, маленький и аккуратный. Он только что пришел с роликового катка, где его встретил один приятный человек и отвел домой. Он накормил его и поиграл с ним. А потом…

Но в тот момент разум Теда затуманился. Как будто он рисовал картинку карандашом, и в дальнем левом углу кто-то стер фрагмент розовым ластиком. От карандашного рисунка осталось расплывчатое пятно.

Он сильно отталкивался, расставив ноги, на время забыв об ушибленном ноющем колене. Небо завертелось, деревья сошлись под странным углом. Казалось, что у них на ветках сидит множество детей. Когда ночной ветерок покачивал ветками, детские лица искажались и раскрывали рты в беззвучном крике. Это был образ из повторяющегося сна, который он попытался прогнать, запрокинув голову назад. Но это ему почти не помогло, и он спрыгнул с качелей. Он приземлился на четвереньки, колено охватила боль, и он закричал.

«Ты думаешь, тебе плохо? — бывало, говорил ему отец, когда он возвращался с площадки весь в синяках и ссадинах. Он вглядывался в Теда сквозь облако бороды, пива и сигаретного дыма. — Если не будешь слушаться, тебе будет гораздо хуже».

По этому поводу мать высказывалась уклончиво: «Не раздражай отца». Она никогда ничего не говорила, если видела у Теда разбитую губу или новый синяк на руке.

Потом, когда отец ушел от них, она просто замолчала. Если Тед заговаривал об отце, она что-то лепетала про то, что он уехал по делам. Когда стало ясно, что он не вернется, Тед два дня проплакал. Он до сих пор сохранил жалкую маленькую отвертку, которой пользовался отец для работы по дому.

Или он выкинул ее в помойку?

Он хранил свое чахлое прошлое в голубой картонной коробке, обвязанной бечевкой: материны ножницы, локон завитых волос тети, несколько фотографий. Мама, папа и сын у мотеля, когда они ездили на запад; два портрета родителей еще до того, как они стали мамой и папой, — поблекшее счастье или видимость его. Тед принес коробку с собой.

Он подполз к деревянной игровой конструкции, которая представляла собой трубы на разных уровнях, по которым можно было ползать на четвереньках, и оканчивалась веревочным мостиком. Почему-то ползти ему было легче, чем идти прямо. Он подтянулся на первую площадку, обитую какой-то пенорезиной. Он заметил, сравнивая разные игровые площадки, что в пригородах было меньше металлических деталей и острых углов, чем в городе. Из круглого окошка, проделанного в стенке трубы на полпути, он увидел густую лужайку перед школой, кирпичным зданием песочного цвета, пришвартованным среди зеленой глади, словно корабль в изумрудном море. Ему суждено было опоздать на этот корабль.

Он вытянул ноги, протянул руки к следующему уровню и вдруг опять превратился в Алекса. Он был мал для своего возраста, поэтому другие ребята его колотили, а отец, мужчина с сердитым взглядом из булочной Прайса, делал только еще хуже. Он убежал, чтобы спрятаться, и отец погнался за ним. Он долго сидел у себя в комнате, а когда подергал дверную ручку, оказалось, что отец его запер. Матери дома не было. «Замолчи ты там!» — орал на него отец, если он слишком громко играл со своими игрушками. Он сочинял истории, но мечтал о том, чтобы сбежать. Он поерзал ботинками взад-вперед. Когда он получил приглашение на каток отпраздновать день рождения одноклассника, он понял, что это его шанс.