Агата и тьма - Макс Аллан Коллинз Страница 8

Она прикоснулась к виску, зацепив пальцами завиток волос.

– Должна сказать, что работа Макса похожа и на мою. В древних песках можно найти истории о преступлениях и убийствах.

– Я должен извиниться за то, что не знаком с вашими произведениями, – сказал сэр Бернард. Возможно, он почувствовал ее ущемленную гордость. – Как я понимаю, вы имеете солидную репутацию… и многие мои коллеги читают детективы. Что до меня, то я выдуманными преступлениями не интересуюсь… Надеюсь, я вас не обидел?

– Нисколько, – ответила она, тут же успокоившись. – Для вас ведь это было бы слишком близко вашей работе, правда?

– Боюсь, что, как уже признался, я в душе романтик: мои литературные симпатии принадлежат Теннисону, Вордсворту, Киплингу…

– Вы демонстрируете безупречный вкус, сэр Бернард.

– Прошу вас, миссис Маллоуэн: я был бы польщен, если бы вы называли меня Бернардом.

– Только если вы будете называть меня Агатой.

Он чуть неловко шевельнулся на стуле.

– Если вы хотите, Агата… я прочту какую-нибудь из ваших книг…

Она рассмеялась:

– В этом нет нужды… Бернард. Вы уже поели? Не хотите ко мне присоединиться?

– Вы очень добры.

И он заказал себе порцию сосисок с пюре.

После этого они встречались за ланчем почти все рабочие дни, если позволяли ее расписание и его нагрузка. Его жена Эдит жила вне Лондона, и он лишь изредка виделся с ней в выходные. Агата, которой без Макса было также одиноко, ощущала его потребность в общении.

Это не было флиртом – совсем. Они были двумя немолодыми людьми, чьи супруг и супруга отсутствовали, два профессионала, старающиеся, насколько возможно, заниматься своим делом в военное время и которым доставляло удовольствие общество друг друга. Время от времени они обедали на вокзале Юстона, но чаще – в Холборне.

Сэр Бернард задавал бесчисленные вопросы о раскопках Макса и был особенно впечатлен ролью Агаты именно как фотографа экспедиции, с отдельной темной палаткой для проявки пленок, а отнюдь не ее статусом автора популярных детективов.

– Быть замужем за археологом чудесно, – сказала она как-то сэру Бернарду, – чем старше ты становишься, тем больше ты ему интересна.

Окружающие, знавшие их как болезненно стеснительных людей, должно быть, думали, что они сошли с ума, эти два сдержанных человека, если сидят и трещат, как сороки. Но у них оказалось много общего, включая любовь к музыке: она призналась сэру Бернарду в своей неосуществившейся мечте стать оперной певицей (голос ее оказался недостаточно сильным, да и страх перед всеобщим вниманием тоже сыграл роль), а он чуть не со слезами на глазах поведал о том, как, будучи студентом-медиком, посещал «Променадные концерты» сэра Генри Вуда.

Они настолько сдружились, что могли молчать друг с другом: случались дни, когда ей не давался какой-нибудь эпизод книги (а у нее была масса времени, чтобы писать вечерами: во время затемнения выходить из дома не хотелось). Тогда она сидела и молча думала, а их разговор был вежливо-минимальным.

Когда сэр Бернард занимался очередным делом, он мог погрузиться в напряженные размышления, часто заглядывая в небольшой блокнот, заполненный заметками размером с библиотечную карточку, словно жизнь была экзаменом, к которому он в этот момент готовился.

Как-то она, с Джеймсом на поводке, зашла в крохотную лабораторию в больничном коридоре, – сэр Бернард сидел за столом в белом халате и, хмуря брови, просматривал те самые карточки своего блокнота.

– Добрый день, Бернард, – привычно поздоровалась она.

Он поднял голову с улыбкой, которая в этот раз была едва заметной складочкой под внимательными серыми глазами и правильным носом.

– А что, полдень уже миновал? – отозвался он тоже привычно.

Вскоре они уже молча шли к расположенному поблизости зданию «Холборн-эмпайр», прежде известному как Королевский театр-варьете (и серьезно поврежденному бомбой в 1941 году). На западном углу Кингзуэй их радушно принял ресторан «Холборн»: в прошлом веке тут был самый большой дансинг-холл Лондона. Теперь это была почти исключительно мужская территория с роскошным темным деревом и официантами, которые баловали сэра Бернарда особыми блюдами, несмотря на карточную систему. Агата подозревала, что сэр Бернард, чье уважительное отношение к этим официантам в течение многих лет, несомненно, и вызвало эту преданность, вообще не замечает особого отношения.

Ланч в виде пирога с говядиной и почками был столь же молчаливым, сколь и вкусным, и когда они принялись за кофе, Агата заметила:

– Похоже, у вас новое дело. Вы очень заняты своими мыслями.

– Да. Мерзкая история.

– Мы никогда не обсуждали ваших дел.

– Вроде бы нет.

– Некоторые сочли бы это… странным.

– Вот как, Агата. И почему же?

Она склонила голову набок, выгнув бровь:

– Вы ведь все-таки лучший патологоанатом Британии.

Он молча смотрел на нее, не страдая ложной скромностью и не считая нужным как-либо реагировать.

– А я… – продолжила она и замолчала.

Он не ответил.

Она вздохнула:

– А я – лучший детективный автор Британии.

– Это должен был сказать я, – непринужденно отозвался он.

Она такого не ожидала.

– Правда? Вы правда бы так сказали?

– Полагаю, – проговорил он, отпивая кофе с едва заметной улыбкой, – я только что так и сделал.

Она ощутила волну тепла, хоть ей и стало чуть стыдно из-за такой реакции.

– Как бы то ни было, – продолжила она, – мы никогда не обсуждали преступления, так ведь? Или убийства, или загадки.

– Это так. Как вы тогда сказали? Это был бы не отдых.

– А вы знаете, что я часто использую для убийств яд?

Он округлил глаза:

– Для вымышленного убийства, надеюсь.

– Да, вымышленного. А вы – один из крупнейших экспертов по ядам.

– Один из?..

Она мягко рассмеялась:

– Крупнейший… О вас рассказывают одну удивительнейшую вещь. Интересно, правда ли это?

– Могли бы спросить.

– Я слышала, – сказала она, – что в период отравлений в Кройдоне вы явились на кладбище, одетый как всегда безупречно, вплоть до цилиндра.

– Это и правда похоже на меня.

– И когда гроб подняли, вы наклонились над ним, повели носом вдоль стенки и, выпрямившись, сказали: «Мышьяк, джентльмены».

Она надеялась вызвать улыбку или еще одно веселое замечание, а вместо этого лицо его стало меланхоличным.

– Бернард… что случилось?