Ниндзя - Гейл Линдс Страница 62

Итами мужественно перенесла этот позор, как и все другие испытания, выпавшие на ее долю. Но Цзон была в истерике. В ту ночь, в постели, она умоляла полковника вмешаться. Он занимал высокое положение в американском командовании, был советником самого генерала Макартура: конечно же, он мог найти способ выручить Сацугаи.

— Дорогая, — пытался объяснить полковник, — все не так просто. Сейчас очень сложное время. Кроме того, — добавил он рассудительно, — Сацугаи действительно мог совершить то, в чем его обвиняют.

Но это еще больше разъярило Цзон.

— Не имеет значения. Он наш родственник.

— Ты хочешь сказать, что поэтому он не преступник.

— Да.

— Дорогая, но это глупо.

— Возможно. — В голосе жены звучала знакомая полковнику внутренняя сила. — Но прежде всего у тебя есть долг перед семьей, и если Сацугаи можно спасти, ты обязан это сделать. Какудзипва хомбуно цукусанэба наримасэн. Каждый должен выполнить свой долг.

“Цзон — умная женщина, — подумал полковник, — но временами она бывает слишком упрямой”. Он знал, что переубедить ее невозможно и что в доме не будет покоя до тех пор, пока он не докажет, что сделал все от него зависящее.

С этими мыслями полковник заснул. А когда проснулся на рассвете, в голове у него уже зрела идея.

Сацугаи можно спасти, теперь он это знал наверняка, но это было очень рискованно. Полковник не сомневался, что сможет повлиять на решение трибунала. Весь вопрос был в том, захочет ли он сам этим заниматься.

С другой стороны, он уже тогда сознавал ненадежность своего положения и подумал, что нет худа без добра: в один прекрасный день этот поступок может сослужить ему хорошую службу.

Полковник много знал о прошлом этого человека. Гораздо больше, чем предполагал Сацугаи. Его связи в Фукуока были очевидны, и поскольку деятельность Гэньёся никогда не ставилась вне закона, все документы должны были сохраниться. Полковник тайно поехал на Кюсю и выяснил, что Сацугаи являлся одним из лидеров. Гэньёся.

В то время подобная информация приравнивалась к смертному приговору. Если бы это дошло до военного трибунала, для Сацугаи все было бы кончено. Но полковник не собирался обнародовать то, что стало ему известно. В любом случае, смерть Сацугаи ничего бы не дала: просто его место занял бы другой. Но это никак не устраивало полковника, он хотел уничтожить Гэньёся. Если бы ему удалось освободить Сацугаи, он смог бы держать его на поводке. И тогда, рано или поздно, с помощью Сацугаи полковник доберется до самого сердца Гэньёся.

Полковник отвел взгляд от залитого дождем стекла и посмотрел в раскосые монгольские глаза своего собеседника. За ними нельзя было прочитать ничего, что Сацугаи хотел бы скрыть.

“Я отпустил его, — думал полковник, — а он оказался хитрее меня. Он с самого начала знал, что мне нужно. Я лишил его могущества, но он все равно сумел загнать меня в угол”. Полковнику стало вдруг очень грустно. “С самого начала это была его игра, — подумал он, — и с моей стороны было глупо этого не видеть”.

Полковник не сомневался в том, что Сацугаи его ненавидит. В конце концов они были политическими противниками. Полковник лучше любого другого иностранца понимал важность сохранения традиций, без которых Япония просто перестала бы существовать. Но он прекрасно понимал и другое: те традиции, которые защищал Сацугаи, чрезвычайно опасны. Он знал: Япония — страна героев, а не злодеев. В эту минуту, вглядываясь в холодные глаза Сацугаи, полковник понял, что упустил что-то простое, но чрезвычайно важное. Раньше он считал, что еще много лет назад постиг тайный мир Сацугаи. Но теперь он стал подозревать, обратное и был зол на себя за то, что дал так легко себя провести. “Он все это время играл со мной, как с ребенком”, — негодовал полковник.

Полковника слабо утешало то, что он поставил Сацугаи в мучительно сложное положение: Сацугаи был обязан жизнью человеку, которого глубоко презирал. Это было невыносимо для любого японца, но Сацугаи держался молодцом. “Надо отдать ему должное”, — подумал полковник.

“Господи, что же он скрывал от меня все эти годы?” И вдруг полковник понял, что он должен сделать. Столько лет уже потеряно на бесплодные замыслы. Как сказал Сацугаи, нужно смотреть правде в глаза. А правда состояла в том, что полковник должен был любым путем выйти из пата. И путь был только один...

* * *

Полковник прекрасно знал, что в отношениях с Сацугаи он неуязвим. Он мог, например, оскорбить Сацугаи — и тот был бы вынужден молча стерпеть это из чувства долга.

На несколько мгновений полковника охватило глубокое отчаяние. Николас был еще так молод, а у него оставалось так мало времени, и многие свои обещания он не сумеет выполнить никогда.

Полковник снова посмотрел в окно, на свой сад, на мокрые деревья, гнущиеся под ветром. Он поискал глазами королька, но тот уже исчез: должно быть, выбрал бурю. Во всем этом было столько красоты... Но в тот день полковник не чувствовал радости.

* * *

— Что ты узнал из Горин-но сё? — спросил однажды Кансацу в додзё.

— Много полезных вещей, — ответил Николас, — хотя в основном это просто здравый смысл.

— Многие считают эту книгу откровением.

Голос Кансацу был совершенно бесстрастным, и Николас не мог понять, разделяет ли это мнение сам Кансацу. Его глаза оставались непроницаемыми. За окнами опускался розовый закат. Солнце спряталось в дымке, и рассеянный свет заливал небо и окрашивал деревья.

— Я почти жалею о том, что вы дали мне эту книгу.

— В чем же дело?

— В ней есть что-то... тревожное. Кансацу молча ждал. Позади него раздавались мягкие щелчки деревянных мечей и одновременные громкие выдохи.

— Кто-то может сказать, что основное достоинство этой книги в ее чистоте, — медленно продолжал Николас. — Но, намой взгляд, в этом есть какая-то мания, что-то опасное.

— Ты мог бы уточнить, что именно?

— Исключительность.

— Ты знаешь что-нибудь о жизни Mycacи? — спросил Кансацу.

— Очень мало.

— Миямото Мусаси родился в 1584 году. Как тебе известно, это были не лучшие времена для Японии. Страну раздирали междоусобные войны, развязанные многочисленными даймё. Мусаси был ронин, что в сущности немногим лучше разбойника. Он родился на юге, на Кюсю, но в двадцать один год перебрался в Киото. Там Мусаси выиграл свое первое сражение: вырезал каждого десятого в семьях, повинных в гибели его отца.

О нем сложено очень много легенд. Но надо относиться к ним с большой осторожностью. Как и у большинства других исторических фигур феодальной Японии, в жизнеописании Мусаси факты тесно переплетены с вымыслом. Это замечательно для любителя развлекательного чтения. Но для того, кто серьезно изучает историю — а это обязательно для занятий будзюцу, — здесь кроется опасная ловушка.