Карта монаха - Ричард Дейч Страница 42

Дни молодого ученого наполняли занятия генетикой, биохимией и медициной, ночи же посвящались историческим изысканиям, блужданиям по кремлевским подземельям и буйным фантазиям на тему библиотеки и сокрытых в ней тайн и сокровищ. Это стало его отдыхом, способом отвлечься от дел и перипетий дня, его любимым времяпрепровождением.

Владимира Соколова выпестовала советская система. Его блестящие способности обнаружились еще в девятилетнем возрасте, им занялись специалисты, и в дальнейшем интеллект Владимира упражнялся, совершенствовался и оттачивался, пока не стал острым, как клинок. За один-единственный день он выдавал больше свежих идей, чем другие за всю жизнь. Он стал гордостью режима и своими передовыми медицинскими исследованиями, открытиями и практическими успехами в лечении прежде неизлечимых заболеваний способствовал прославлению советской науки и медицины.

Но над его методами нависал покров мрака. Соколов со своим гипертрофированным самомнением добивался цели любой ценой. Целеустремленность в нем граничила с маниакальной одержимостью; он устранял любое препятствие. Ассистентов, вызвавших его нарекания, сажали. Другие становились подопытными кроликами для проверки очередной теории. Исследовательские методики наводили на мысль о Менгеле и ему подобных [5]. Объектам исследований прививались болезни, их мучили, травили, все с целью проверки его теорий и предположений. Но результаты говорили сами за себя, а заглянуть за занавес никто не осмеливался.

С падением коммунистического режима поток финансов, выделяемых на его исследования, сначала сильно ослабел, а потом и вовсе иссяк. Ему оставалось лишь наблюдать, как оползает и погружается в пучину знакомый ему мир, тот мир, в лоне которого он вырос и столько лет жил. В 1993 году, покинув Москву, он эмигрировал в Швейцарию. В поисках той неограниченной свободы, которой столько лет наслаждался в России, он кочевал из одного университета в другой, меняя должности. Но слухи о его неэтичных поступках повсюду настигали его, так что вскоре он превратился в изгоя медицинского мира.

Тяжелые годы ожесточили Соколова; другие к старости обретают духовное богатство, он же стал просто старым. Таланты его никого не интересовали — виной тому был тащившийся за ним шлейф аморальности и бесчеловечности. И хотя его упорно посещали сны о прежней России, он знал, что этим видениям уже не стать реальностью. И тогда сны превратились в кошмары. Даже историки не смотрели теперь на коммунизм иначе как на провалившийся социальный эксперимент.

Однажды, на лекции по биологии в Англии, с ним заговорил Джулиан Зивера. Пыл молодого человека и его осведомленность в исследованиях Соколова носили характер одержимости, что определенно польстило самолюбию ученого. До четырех утра просидели они в баре пятизвездочного отеля за разговором о религии, науке и легендах. Этих двоих объединяла редкая страсть — желание любой ценой узнавать секреты тела, тайны души и сердца. Соколов поделился с Зиверой своими теориями, рассказал о своих медицинских исследованиях, о неосуществленных замыслах. Поведал и о легендарной библиотеке, все еще ждущей своего открывателя под кремлевскими стенами, о ее секретах и сокровищах, о карте житника и о том, как это в свое время разбудило его ум, стало ему в жизни путеводной звездой. Джулиан, в свою очередь, рассказал ему о «Божьей истине», о медицинском центре при ней, о том, как ценит он талантливых ученых и какие условия для них создает. И на рассвете было положено начало отношениям, построенным на сходных интересах и стремлениях.

Соколов проработал в «Божьей истине» два года. Менее чем за двадцать четыре месяца он получил десять патентов и разработал шесть новых лекарственных препаратов. Но в душе у него копился гнев, поскольку стало ясно, что предполагаемое сотрудничество с Джулианом вылилось в нечто совершенно иное. Его просто-напросто использовали: благодаря его таланту возрастало богатство Джулиана Зиверы. Соколов чувствовал: это предательство.

Как раз тогда, когда он уже готов был собраться и уехать, Джулиан пригласил его к себе в замок. Они сидели в библиотеке с видом на море. День был теплый, яркая синева неба отражалась в океанских волнах. Джулиан налил Соколову водки и взволнованно сообщил…

О том, что он узнал, где находится карта житника.

История казалась невероятной, но, как не уставал повторять Джулиан, была совершенно правдивой; он просил Соколова стать его партнером и руководителем, сопровождать его в поисках Либерии и ее мифического содержимого.

Но саму карту, вопреки обещаниям, так и не доставили, якобы украли. Соколов в эти россказни не поверил, решил, что Джулиан передумал принимать его в партнеры, опять захотел украсть у него то, что принадлежит ему по праву.

Соколов был сыт Джулианом по горло. Он делился с ним плодами своих трудов, результатами исследований и научных прорывов. Но теперь он слишком разочаровался, чтобы делить с ним еще и мечту. Упаковав научную документацию, патенты и разработанные лекарственные препараты, он сделал один-единственный телефонный звонок. Соколов знал, что тот, кому достанется карта, станет обладателем невообразимого богатства, своими размерами превосходящего валовой доход большинства стран. Разве может быть лучший путь к восстановлению былой славы России? Пусть в мире будущего возродится прошлое! Финансовая выгода будет гигантской. Соколов тут же решил, что материальные плоды его трудов должны достаться не тому, кто даст больше денег, а его родной стране. Он отплатит добром родине, которая столь беззаветно делилась с ним всем, что у нее было.

Одним телефонным звонком позже столь любимая Соколовым государственная машина пришла в движение. Немедленно началось восстановление исследовательских лабораторий Соколова. Наследница КГБ, ныне носившая название Федеральной службы безопасности, вызвала лучшего своего человека — он должен был помочь в получении легендарной карты. Этим человеком оказался Речин, и он оправдал оказанное доверие: добыл то единственное, что могло заставить Джулиана отдать карту кремлевских подземелий, — мать Джулиана, Женевьеву Зиверу.

И вот Соколов смотрел на Женевьеву. Она находилась под воздействием седативных препаратов и лежала, привязанная ремнями к каталке. Она не знала, что находится на глубине девяти этажей под землей, в самом охраняемом в России здании. Укрытая белыми одеялами, она безмятежно спала. Соколова поразило, как молодо она выглядит — темные волосы, безупречная кожа, — а главное, то, что ничто в ее внешности не напоминало Джулиана. Протянув руку, он тронул крестик на цепочке у нее на груди, гадая, действительно ли она верующая или просто отдает дань моде, подобно своему сыну с его личиной религиозности.

Он рассматривал ее, не выказывая и не испытывая каких-либо чувств; для него она ничем не отличалась от трупов в морге, вскрытием которых он постоянно занимался в научных интересах. Он смотрел на нее как на товар, невольницу, предназначение которой — быть обменянной на карту Дмитрия-житника. Если же обмен из-за отказа Джулиана не состоится, он без малейших угрызений совести прикажет ее убить.