Фонарщик - Энтони О'Нил Страница 37

— Кошмары?

— Если это кошмары. Сны, в которых вы видите, как убивают людей.

— Только… только с недавних пор.

— Раньше вы не видели таких снов?

— Не помню. Может быть. Когда я была в Ирландии…

— Продолжайте.

— Я видела священника. Видела, как его убили возле собора в Дублине.

— Вы слышали впоследствии, что какой-либо священник был убит при подобных обстоятельствах?

— Нет, но у меня почти не было доступа к таким новостям. К любым новостям.

— Вы жили потом в другом сиротском приюте?

— Я жила на птичьей ферме со своей семьей.

— Вашей приемной семьей?

— Со своей семьей, — повторила она, как будто не понимая разницы.

— Вы переехали на ферму прямо из эдинбургского приюта?

— Кажется, да.

— Значит, ваша семья забрала вас из приюта.

Она стушевалась и побледнела.

— Я не помню.

Канэвану снова показалось, что манера Макнайта неприятно напоминает допрос, и он решил вмешаться.

— Убийство этого священника, Эвелина, — спросил он как можно бережнее, — в нем тоже виноват фонарщик?

Она беспомощно посмотрела на него:

— Честно говоря, не помню. Воспоминания так…

— Обрывочны?

Она закивала.

Опять страстные стоны из соседней комнаты. Она повысила голос, как бы отвлекая своих гостей.

— Это трудно объяснить, — сказала она. — И полиция решила, что я выдумываю эти сны. Но я не выдумываю их. — Она снова посмотрела на Канэвана в поисках поддержки. — Вы верите мне? Хотя бы вы мне верите?

— Мы вам верим, — ответил Канэван.

Было заметно, что ей стало легче.

— Я боялась спать, боялась увидеть очередной сон. Я чувствую… меня разрывает на части. Что я в каком-то смысле виновата.

— Вы не должны чувствовать себя виноватой, — сказал Канэван. — Это всего лишь сны.

Она посмотрела на Макнайта, чтобы получить подтверждение, но тот вместо этого пустился в рассуждения:

— Отношения бессознательного и сознательного в какой-то степени похожи на отношение кошки к дому. Днем кошка с удовольствием сидит дома, полностью признавая его пределы, но, вырываясь ночью, в снах, часто покидает их. Бродит по местам, которые, быть может, не узнает при дневном свете. Творит безобразия, которых потом устыдится. — За стеной раздался кульминационный стон, и брови Макнайта взмыли вверх. — И конечно, нельзя забывать, что существует много видов кошачьих, от самого тихого домашнего котенка до рыкающего тигра джунглей. А извне не всегда можно определить, что за существо обитает в доме.

Эвелина не до конца поняла смысл сказанного им, но они отсылали к первым версиям убийства Смитона, в соответствии с которыми его разорвал на части дикий зверь, и она не знала, что ответить.

— Надеюсь, — после паузы сказала она, — что во мне не живет тигр.

— А даже если и живет, в этом нет ничего зазорного, — успокоил ее Канэван. — Мы ведь не обвиняем желудок в том, что он бывает голодным.

Он был уверен в целесообразности этого замечания, хотя и сомневался в его безупречности с точки зрения теологии.

— В этих кошмарах, — продолжал Макнайт, — доводилось ли вам видеть убийцу — этого фонарщика — до убийства?

— Нет, я просыпалась, как только кто-то набрасывался на людей.

— А полковник Маннок?

— Как только… как только я увидела тело. И услышала хруст, хрустели кости.

Макнайт мрачно кивнул и, повернувшись к Канэвану, прошептал ему словно ассистирующему хирургу:

— Здесь мы наблюдаем суицидальный импульс, свойственный ночным кошмарам. Большинство сновидений еще глубже погружают человека в сон, чему способствуют даже внешние факторы — такие, например, как шумы. Но ночные кошмары безнадежно разрушительны. Такова сила их презрения к бессознательному, к его носителю и даже к самим себе. — Он снова повернулся к Эвелине: — Могу я спросить, каков был характер ваших снов до этих убийств? Это были кошмары?

— Нет, не кошмары. Это было… ничего.

— Какой-нибудь сюжет?

— Никакого.

— Могу я спросить, что вы там делали?

Этот вопрос, судя по всему, поставил ее в тупик.

— О, меня не было в этих снах.

Макнайт нахмурился:

— Простите. Вы говорите, что вас там не было? В ваших собственных снах?

Она кивнула. Макнайт замолчал, чтобы обдумать услышанное.

— Значит, во сне, когда вы видели, как убивали профессора Смитона, вас не было на Белгрейв-кресит? И вас не было на вокзале Уэверли, когда расправлялись с мистером Эйнсли?

— Меня там не было.

— Даже косвенно? Как стороннего наблюдателя?

— Я все это видела, но не собственными глазами.

— Глазами Бога?

Замечание несколько смутило ее.

— Простите, Эвелина, но я должен понять. Во сне вы видите события, но не участвуете в них?

Она кивнула.

— Например, на вокзале вы видели, как люди разговаривают, покупают билеты, несут багаж. Но не принимали в этом участия?

— Это… это так необычно? — Она искренне недоумевала.

Макнайт затеребил тлеющую трубку. Канэван опять попытался помочь:

— Такие ужасы трудно перенести даже во сне.

— Трудно, — согласилась она.

— Вы никогда не видите себя в снах? — спросил Макнайт.

— Иногда вижу.

— Вот как? И что вы там делаете? Ходите по улицам?

— Да.

— Воображаемым улицам?

— По улицам Эдинбурга.

— Вы видите город собственными глазами?

— Я вижу себя — вижу, как иду по улице.

— Со стороны? Вы видите себя, как вас могли бы видеть другие?

— Да.

— И разговариваете с людьми, например, как сейчас с нами?

— Точно так, как мы говорим сейчас.

— А у вас никогда не было воображаемых снов? Живых снов?

— Мои сны всегда живые, — упрямо сказала она. — Например, на вокзале Уэверли я видела все очень ясно. Испачканные сажей стены, окурки на платформе, трещины в стеклах вокзальных часов… все-все. А бывают сны с более серьезными разговорами и более сложными мыслями, чем в реальной жизни.

— А что с фантазиями? Вы согласны с тем, что в снах все возможно и разум замирает?

— Я уже миновала этот возраст, — с некоторым презрением сказала Эвелина.