Рукопись Бога - Хуан Рамон Бьедма Страница 20

Заведение было построено в начале двадцатого века, во времена, когда эпидемии были частыми и смертоносными, рак и туберкулез означали медленное и неизбежное угасание, а приличные люди, уверенные, что лишь внезапная автокатастрофа может помешать им преставиться в своих постелях, не желали смотреть на предсмертные страдания нищих.

Альваро и Ривен оставили машину на пустынной площади перед больницей и, чтобы спастись от неласкового дождя, поспешили войти в здание через боковую дверь.

Никто не преградил им путь, никто не спросил документы, но Ривен все равно чувствовал разлитое в воздухе напряжение, совсем не похожее на мертвящий покой, висевший в коридорах хосписа во время его предыдущего визита. Из полуподвала, кряхтя, поднялся лифт, казавшийся еще более старым, чем остальное здание. На четвертом этаже было пустынно.

Лишь бы не столкнуться с той сестричкой, Хулией.

– Ривен? – окликнул кто-то из другого конца коридора.

Только бы не Хулия.

Медсестра, катившая тележку с медикаментами, знаком попросила его подождать и вошла в палату.

– Ваша знакомая? – поинтересовался Альваро.

Ривен не ответил, потому что и сам не знал.

Он познакомился с этой женщиной несколько месяцев назад. Как-то раз поздним вечером она зашла в бар, где он коротал время за бутылкой. Зашла в поисках табачного автомата, чтобы закурить и перебить вкус боли, отчаяния и смерти после суточного дежурства в хосписе.

Ривен, не вставая с места, приподнял за горлышко бутылку. «Табак только усыпляет наших врагов, – заявил он, – а вот это наносит им тяжелые ранения». Женщина приняла приглашение, и они делили стол и бутылку, пока бар не закрылся. На улице он признался ей в том, что просто-напросто забыл о тридцати с лишним годах своей жизни, что денег, заработанных на парковке, едва хватает, чтобы не умереть от голода, и у медсестры был выбор: уйти прочь или отправиться вместе с ним в пансион и лечь в постель.

Они встретились еще раз пять или около того. После нескольких сеансов страстного и грубого секса в пансионе, в машине и даже в больничной подсобке оба поняли, что бороться с демонами вдвоем ничуть не легче, чем по отдельности, и мужчина, уезжая из Севильи на несколько дней, предложил женщине представить, будто он покидает ее навсегда.

И вот теперь она шла к нему по коридору с сумкой и пальто, переброшенным через руку. Немного похудевшая, на низких каблуках, спокойная.

– Ривен… Сколько лет, сколько зим, – она потянулась, чтобы поцеловать его в щеку. – Как ты?

– Ничего. Вполне.

– Что ты делаешь здесь, на моей территории?

– Мы пришли навестить знакомого, – Ривен не стал вдаваться в детали и не спешил представить Альваро.

– А я уже ухожу. Смена закончилась полчаса назад, но я немного задержалась.

– Я как раз заметил, какое у вас тут столпотворение.

– У нас нет отделения скорой, но сегодня и нам досталось. Можете представить, что сегодня творится в больницах, после того, что случилось.

– А что случилось?

– Ты серьезно? Об этом во всех газетах писали.

– В моих отелях не приносят газет к завтраку.

– Тут такое… Уж на что мы ко всему привычные, и все равно для многих это шок. Вы знаете церковь Последнего Искупления? Такая большая, в переулке Асареса?

– Боюсь, что в последние годы… – начал Альваро.

– Я знаю, где это.

– Так вот, в этой церкви был знаменитый хор мальчиков. Они даже в Ватикане перед папой выступали. Почти мировые знаменитости. Сегодня у них была утренняя репетиция… Я жила недалеко, в той церкви крестили моего брата. В хоре было двадцать четыре мальчика, обычно они размещались под куполом, у самых витражей. Там огромная роза, шестьдесят четыре метра в диаметре.

– Шестьдесят четыре метра?

– В Нотр-Дам и то двадцать девять, – встрял Альваро.

– Я запомнила, потому что по радио это все время повторяли. Проклятый витраж. Правда, он очень красивый, особенно когда солнечные лучи проходят сквозь стекло и постепенно, как в фильме, освещают картину Страшного суда. В общем, пока непонятно отчего, но, скорее всего, из-за этой нашей погодной аномалии, железный каркас витража сломался, и тяжеленные острые стекла вместе с железными прутами посыпались прямо на детей. – Медсестра сделала зловещую паузу, любуясь произведенным эффектом.

– Регенту и двум детишкам отрезало головы. Отрубленные конечности, проникающие ранения, давка… Только представьте, очень тяжелое, острое, как ножи, стекло падало с такой высоты. Кровавая баня. Четырнадцать человек погибли, остальные серьезно пострадали.

– Боже милостивый… – прошептал Альваро.

– По крайней мере, теперь соседи могут спать спокойно, под утро их не разбудят детишки, распевающие псалмы.

Медсестра неодобрительно поморщилась.

Впрочем, разговор пора было заканчивать.

– Так у тебя все по-старому?

– Как видишь.

– Все по-старому… Ну, я пойду.

Когда лифт уже подъехал, Хулия обернулась, будто вспомнила что-то важное, но механические двери распахнулись, и она шагнула внутрь.

Первое облегчение после окончания неловкого разговора сменилось еще более неловким молчанием. В старом, сумрачном здании с высокими потолками, холодным полом, потрескавшимся деревом, хаотически запутанными коридорами и глухими углами, в которых прятались всеми позабытые чьи-то страх, боль и тоска, висела черная тишина.

Тишина, которую двое здоровых людей не смели нарушить пустыми словами.

Проплутав несколько минут в бестолковом больничном лабиринте, Ривен и Альваро наконец отыскали палату номер четыреста пятнадцать.

Дверь палаты была приоткрыта.

Высохшее, как мумия, существо, увешанное катетерами и зондами, казалось живым только наполовину, словно смерть уже начала трудиться над ним, но не успела завершить работу.

– Отец Декот, – тихонько позвал Альваро.

– Здесь, – отозвался приглушенный голос.

– Разрешите представиться: Альваро Тертулли. Вы наверняка слышали обо мне от моего дяди.

Бывший капеллан казался бы истерзанным болезнью глубоким стариком, если бы не щегольские усики и живой, умный, насмешливый взгляд.

– Фамилия Тертулли в Севилье весьма распространена. Боюсь, мне требуется больше фактов, – Декот опустил веки, давая понять, что, если ожидание ответа затянется, он может снова погрузиться в свои наркотические грезы и больше из них не вернуться.

Альваро дождался, когда старик откроет глаза, достал из внутреннего кармана пиджака перстень с огромным дымчатым камнем и протянул больному.

Встрепенувшись, старик выпростал из рукава больничной робы тощую, бескровную руку, схватил перстень и благоговейно прижал к губам.