Ночь длиною в жизнь - Тана Френч Страница 20

— Погоди. — Кевин поднял глаза от кнопок. — Ты имеешь в виду сейчас или тогда?

— А какая разница?

— Чертов пес Хэлли, вот какая разница. Помнишь Рэмбо? Он мне однажды чуть задницу не откусил.

— Господи, я и забыл про засранца! Я ему однажды пинка дал.

Рэмбо, помесь терьера с дворнягой, весил всего фунтов пять — вместе с ошейником. Кличка вызвала у него комплекс Наполеона и непомерные территориальные притязания.

— Сейчас, когда в пятом идиотины с телепузиками, я бы пошел, как ты показал. — Кевин повторил за мной воображаемый маршрут. — А тогда, зная, что Рэмбо поджидает случая оторвать мне кусок задницы… He-а, я пошел бы так.

Я следил за его пальцем: мимо номера первого, вдоль высокой стены в нижнем конце Фейтфул-плейс, обратно по садам четной стороны — и через стену номера шестнадцатого к фонарному столбу.

— А почему бы не перебраться через стену в нижнем конце и не пройти по улице? — спросил я. — Зачем скакать по дворам на нашей стороне?

Кевин улыбнулся.

— Ты чего, вообще, такой фигни не знаешь?! Никогда не бросал камешки Рози в окошко?

— Там мистер Дейли сидел в соседней комнате, а мне мои яйца не надоели.

— Лет в шестнадцать мы с Линдой Дуайер гуляли — помнишь Дуайеров, в номере первом? Встречались по вечерам, у нее во дворе, чтобы я не распускал особо руки. Эта стена… — он показал в нижний конец улицы, — с той стороны совсем гладкая. Ни единого выступа. Перелезть можно только на углах — если упираться во вторую стену. Ну а потом уже дворами.

— Ты просто кладезь знаний, — сказал я. — Удалось хоть разок забраться к Линде Дуайер в лифчик?

Кевин со вздохом принялся объяснять сложные взаимоотношения Линды с «Легионом Марии», но я думал о своем. Никак не вырисовывался случайный псих-убийца или сексуальный маньяк, болтающийся субботним вечером по задним дворам в отчаянной надежде, что жертва пройдет мимо. Тот, кто набросился на Рози, знал, что она придет, и у него был план — хотя бы в общих чертах.

За тупиковой стеной проходила Коппер-лейн, похожая на Фейтфул-плейс, только побольше и оживленнее. Если бы я хотел организовать на пути, указанном Кевином, свидание, или засаду, или что душе угодно, особенно если таковое мероприятие включало в себя потасовку и последующее избавление от трупа, я использовал бы номер шестнадцать.

Вспомнились звуки, услышанные во время долгого ожидания под фонарным столбом: приглушенные стоны, возня, размеренное уханье. Влюбленный юнец — это сплошные гормоны и розовые очки: тогда я видел любовь повсюду. Мне казалось, что наше с Рози взаимное влечение разлито в воздухе, словно мерцающее зелье; в такую манящую ночь оно кружило по Либертис и переносило в сказку любого, кто вдохнет его: усталые трудяги с фабрики тянулись друг к другу во сне, подростки на углу внезапно впивались поцелуем друг в друга, словно в последний раз, старики и старухи, выплюнув вставные челюсти, срывали друг с друга фланелевые ночнушки. Заслышав звуки в ночи, я ни на секунду не усомнился, что парочка занимается делом. Похоже, ошибочка вышла.

Мне чуть башку не снесло: Рози все-таки шла ко мне. Если так, то записка означает, что Рози направилась к номеру шестнадцатому тем маршрутом, который показал Кевин. Чемоданчик означает, что она не дошла.

— Пошли, — сказал я Кевину, который продолжал щелкать («…понимаешь, у нее самые большие буфера в…»). — Поиграем там, где мама запрещает.

Номер шестнадцатый оказался в совершенно плачевном состоянии: на ступеньках крыльца глубокие борозды — рабочие вытаскивали камины; кованые перила кто-то уволок, или Король Недвижимости их тоже продал. Гигантская вывеска «Строительные работы П. Дж. Лавери» рухнула вниз, к подвальным окнам; никто не почесался вернуть ее на место.

— Что будем делать? — поинтересовался Кевин.

— Сориентируемся на месте, — неопределенно ответил я. Мы шли по следу Рози, пытаясь понять, куда он нас приведет. — Там разберемся, да?

Кевин пинком распахнул дверь и, нагнувшись, осторожно вгляделся в сумрак.

— Главное — в больницу не загреметь.

Прихожую пересекали причудливые тени, переплетающиеся там, где призрачный свет сочился со всех сторон: из неплотно прикрытых дверей пустых комнат, через грязное стекло лестничной площадки, сверху, из лестничного колодца — вместе с холодным сквозняком. Я достал фонарь. Я хоть и не участвую больше — официально — в оперативной деятельности, но по привычке готов ко всему. Я и куртку кожаную предпочитаю потому, что она никогда не оттопыривается, а в ее карманах умещается все необходимое: Дактилоскопическая Диди, три пластиковых пакетика для улик, блокнот и ручка; перочинный нож, наручники, перчатки и плоский, мощный фонарь. Полицейский «кольт» в специальной кобуре удобно прячется на пояснице, за ремнем джинсов, подальше от посторонних глаз.

— Серьезно, — сказал Кевин, с подозрением разглядывая темную лестницу. — Мне это не нравится. Тут чихнешь — и все рухнет.

— Мне в отделе имплантировали радиомаячок в шею. Нас откопают.

— Правда?

— He-а. Кев, возьми себя в руки, ничего с нами не случится. — Я включил фонарь и вошел в номер шестнадцатый.

Вокруг нас колыхались облачка пыли, копившейся десятилетиями, ступени зловеще скрипели, но выдержали. Я начал с гостиной верхнего этажа — там я нашел записку Рози, и там, если верить моим родителям, поляки обнаружили чемоданчик. Громадная зазубренная дыра осталась на месте вывороченного камина; стену рядом испещряли поблекшие надписи, разъяснявшие, кто плюс кто, кто гей и кому куда следует отправиться. На камине, отправленном куда-нибудь в роскошные особняки Боллсбриджа, остались и наши с Рози инициалы.

На полу высились груды мусора: пивные банки, окурки и пустые пакеты, и все под толстым слоем пыли — теперь у ребятни есть места получше, и деньжата водятся; приятно, что к мусору добавились использованные презервативы. В наше время они были под запретом; если повезло попасть в ситуацию, когда они пригодились бы, ты брал риск на себя и следующие несколько недель сидел как на иголках. Все углы под потолком затянула паутина; в щелях оконных рам свистел холодный ветер. Со дня на день эти окна исчезнут, проданные какому-нибудь мерзкому дельцу, жене которого захотелось немного восхитительной трогательной старины. Я сказал почему-то тихим голосом:

— В этой комнате я лишился невинности.

Кевин посмотрел на меня, собираясь задать вопрос, но сдержался и заметил:

— Для скачек есть масса мест поудобнее.

— У нас было одеяло. И потом, удобство — не главное. Я бы не променял эту дыру на пентхаус «Шелбурна».

Кевин поежился.

— Господи, жуткое место.

— Считай, что это атмосфера. Путешествие по волнам памяти.

— Имел я это путешествие! Я стараюсь держаться подальше от волн памяти. Ты же слышат Дейли. Помнишь воскресенья в восьмидесятые? Тоска, да и только: месса, а потом этот чертов воскресный обед — вареный окорок, жареная картошка и капуста!