Откровения людоеда - Дэвид Мэдсен Страница 16

— Кто такой Лоуренс Дигби?

— Мой адвокат, глупыш. Он позаботится обо всем, что ты спишь и видишь. Твоя милая девочка покажет тебе, сколь благодарной она может быть.

— Завтра воскресенье.

— Лоуренс подготовит для меня даже соглашение о покупке Букингсмского Дворца на Рождество, если я скажу ему, — сказала она, в ее голосе неожиданно появилась железная нотка решимости. Затем она снова начала мурлыкать. — Иди ко мне, Орландо. Я хочу, чтобы ты был рядом. Хочу согреться в лучах твоей молодости.

Мое сердце начало биться быстрее и во рту все пересохло; неужели это действительно могло быть так просто? Неужели это было так, как это было сделано, просто щелчок пальцами? Чистая энергия возбудила меня, и вместе с пониманием, что мисс Батли-Баттерс намеревалась и стремилась сделать, предлагая мне мой собственный ресторан, мой ванька-встанька начал шевелиться в трусах.

— Ох! — восхищенно воскликнула она, немедленно сжав его снова, — ты жаждешь объятий? Шаловливый мальчишка!

Я забрался на кровать и вытянулся радом с ней.

— Не трогай меня, Орландо, не сейчас… я боюсь.

— Боитесь меня?

— Нет. Да. Всего. О, Боже! Это то, о чем я так долго мечтала?

— Это, безусловно, то, о чем я мечтал, — сказал я совершенно искренне, но без сомнений относительно совершенно другого.

— Ох, Орландо…

Мисс Батли-Баттерс излучала аромат, который был, как мне показалось, смесью трех различных и неприятных запахов: «Chanel», «White Horse» и болезненной усталости от чрезмерного богатства.

— Будь хорошим со мной, Орландо, — тихо сказала она, ее голос был украшен сочной craquelure [90]отчаяния, которое так часто слышна в нежелании стареть.

— А вы будете хорошей со мной, ведь так? — сказал я.

Я распахнул ее кофту и открыл грудь. Она была отвратительной, обвисшей, словно старая замшевая сумка; покрытый пятнами сосок, поросший скудными серебристыми волосиками, свисал с плоти беспорядочных морщин. Это могло быть альвеолярным мешочком, похожим на устаревший кельтский духовой инструмент.

— Я все еще красивая? — спросила она.

— Это совершенно нелепый и ненужный вопрос, — сказал я.

Она с благодарностью улыбнулась.

— Ты говоришь сердечные слова, Орландо! Ты знаешь, как заставить старую женщину почувствовать себя снова молодой и желанной.

Я закрыл глаза и поцеловал ее в высушенные тонкие губы. Ее дыхание было, как я могу представить, чем-то похожим на благоухание первого трепетного выхлопа воздуха, вырвавшегося из египетской могилы, открытой спустя три тысячи лет.

— Я возбуждаю тебя, Орландо?

— Разве нужно спрашивать?

— Просто ты — ну, скажем, — ты подходишь к вещам столь официально, столь беспристрастно, если ты понимаешь, о чем я. Кажется, что ты отдален.

— О, моя дорогая леди, я должен быть таким! Я сдерживаю себя, совершенно сознательно управляю своей страстью. Если бы я этого не делал, все было бы кончено и сделано чересчур быстро. Это не так-то просто для меня — вы возбуждаете меня…

— Орландо, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня — ты знаешь — где твой прелестный ванька-встанька?

Конечно же, не было никаких сомнений в этом, особенно после таких приводящих в уныние четких выражений: я знал, что должен был войти в дряхлую старую свинью. Это была не самая приятная перспектива, но возможные последствия продвижения моей карьеры, несомненно, были великолепны.

Нежно, осторожно, я стянул ее зеленые шелковые панталоны. Серебристые чешуйки мертвой кожи разлетались, словно пушинки одуванчика, и опускались снова, подобно падению снежинок в замедленном воспроизведении. То, что я увидел, было пухом козлиной бороды, вставленной в серую низину, сморщенное слоеное тесто.

— Ох, ох, ох! — простонала она. — Я почувствую, Орландо? Только Стэн обычно давал мне почувствовать в Кью-Гарденз? [91]

— Подождите, кто именно этот Стэн?

— Стэнли, — задыхаясь, сказала она, покрутив на подушке своей головой, на которую был одет парик. — Стэнли Болдуин.

— Вы имеете в виду…

— Это было так давно, когда я чувствовала. Я хочу этого. Я хочу чувствовать, Орландо. О, пожалуйста, позволь мне почувствовать…

Я полагаю, что она говорила об оргазме. Была ли эта отталкивающая груда костей когда-то любовницей Стэнли Болдуина? Или происшествие в Кью-Гарденз было просто обыкновенным развлечением одного летнего полудня, неистового в благоухании оранжереи экзотических цветов?

— Вы знали Стэнли Болдуина? — спросил я с изумлением и одновременно с любопытством.

— Ну, только в библейском смысле, — ответила она.

— Стэнли Болдуина?

— Мы обычно встречались каждую субботу после полудня в Кью-Гарденз, у необыкновенного дома орхидей; он всегда любил орхидеи, всегда присылал мне орхидею на мой день рождения. Мы обычно сидели на скамейке с накидкой над нами, я — у него на коленях, а его руки обнимали меня за плечи, и никто кроме нас не знал, даже не догадывался о том, что происходило под этой накидкой.

— Но это совершенно невероятно, — сказал я, — вы и Стэнли Болдуин?

— Да. Мы обычно дарили друг другу ощущения, — продолжала миссис Батли-Баттерс, верхний ряд ее зубов выскользнул и громко чавкал, но она профессионально снова поставила его на место, и ее речь стала более возбуждающей, согретая воспоминаниями. — У Стэна был самый великолепный ванька-встанька из всех, которые я когда-либо видела…

— О? А сколько вы их видели, Ариадна?

Вам слсдуст расценить этот вопрос как любопытство, а не ревность.

— О, сотни. Он обычно ласкал мои женские штучки кончиками пальцев; это было, словно трепетание бабочки здесь, между ног, так чувственно и так невыносимо возбуждающе — ох, ох, затем ощущения переполняли меня — восхитительные ощущения…

Действительно, это выглядело так, что восхитительные ощущения миссис Батли-Баттерс начинались, чтобы переполнить сс еще раз в это самое мгновение, без всякой помощи или поддержки моего бесполезного ваньки-встаньки: сс тощие конечности исполняли развратное маленькое фанданго [92]совершенно самостоятельно, пока она делала странные хватающие жесты своими кулаками — можно было почти слышать щелканье гравия в агонизирующей новизне напряжения; ее высохшие соски бесполезно свисали по сторонам видных из-под кожи ребер; пергаментно-желтые веки были крепко закрыты словно тиски. Следы полупрозрачных ozaena [93]сверкали на ее верхней губе, обрамленной волосами.