Смерть от воды - Торкиль Дамхауг Страница 16

— Она не вернулась, — сказал он.

На другом конце все еще слышалось сомнение.

— Она пропала со вчерашнего вечера.

«Так, значит, наверное, она решила тебя бросить», — могла бы ответить Лисс, но Майлин была не такая. Сама она могла бы исчезнуть, если бы вдруг ей кто-то надоел. Но Майлин — нет.

— Мы не ссорились, — сказал Вильям, вероятно понимая ход ее мыслей. Она заметила, что он с трудом сохраняет спокойствие. — У нас все было прекрасно.

Лисс открыла сообщение, полученное от сестры накануне: «Еду с дачи. Всегда думаю там о тебе». А потом что-то загадочное: «Не занимай праздник Ивана Купалы будущим летом. Позвоню завтра».

— Майлин была на даче, — сказала она. — Может, она вернулась туда?

Лисс представила себе сестру на крыльце, как она сидит и смотрит на озеро. Это было их место, они вместе были там хозяйками. Отец хотел, чтобы дача досталась только им, и больше никому. И это все, что у них от него осталось.

— Мы уже туда ездили и искали, — ответил Вильям. — Там ее не было. Вчера вечером она должна была выступать по телевизору, но не появилась на программе, и никто ее не видел…

«Зако — сука, — пронеслось в голове у Лисс. — Он не мог так поступить. Я его убью».

— Чем я могу помочь? — выдавила она из себя. — Я на расстоянии больше тысячи километров.

Она стала судорожно нажимать на кнопки, чтобы разорвать соединение, ей срочно надо было найти укромное место.

Парень сестры тяжело дышал в трубку.

— Мы ночью звонили в полицию. Я сейчас туда поеду. Хотел сперва поговорить с тобой. Она же говорила, что собиралась…

Свет в крошечной каморке изменился, стал проникать внутрь вещей, в раковину, зеркало, удаляться от нее.

— Если исчезнет Майлин, исчезну и я, — пробормотала она.

Когда она вошла, Вим говорил по телефону. Он показал куда-то под окном в крыше, очевидно, хотел, чтобы она там встала. Она же стояла в дверях туалета и вертела в руках свой телефон. Никаких звонков от Майлин не было. Только три от матери, на которые она не ответила. Она сползла вниз по стене, шершавой, царапавшей спину. Села и принялась мусолить сигарету. Еще два сообщения от матери. На голосовую почту Первое: «Привет, Лисс, это мама. Сейчас четверг, двадцать три часа сорок три минуты. Пожалуйста, позвони мне, когда получишь это сообщение. Это важно». По-деловому, как всегда. Но голос нетвердый. Лисс была не в состоянии слушать второе сообщение, но все-таки не удержалась. Оно было отправлено утром: «Лисс, снова мама. Позвони мне. Это касается Майлин».

Она была в полном смятении. Вим стоял над ней и что-то говорил. Что время уходит, что такса тикает, что он не дешевый фотограф, а она сидит тут и тратит его время впустую, будто он какой-то кастрированный негр. Она оделась и пробормотала что-то про несчастный случай. Очевидно, он ей поверил, потому что вдруг замолчал и только покачал головой.

— Завтра придешь готовой, — крикнул он ей вслед.

Декабрьский ранний день был до краев полон холодной влаги, набрасывавшейся на нее вдоль Лайнбаансграхт и морозившей ее текучим льдом, слой за слоем. Дорога вдоль канала была скользкой, но она крутила педали изо всех сил. Какая-то женщина в пальто и широкополой шляпе стояла у перил дома-кораблика и курила. Обернувшись, она помахала Лисс. Девушка прибавила скорость. Два старика ловили рыбу с моста. Один был в кепи и плевал в воду. Она тут же остановилась. Прислонила велосипед к перилам и взяла трубку.

— Это я. Лисс.

Какой-то звук на том конце. Сначала она не поняла, что это.

Мать плакала. Лисс никогда не слышала, как она плачет. Она могла бы положить трубку. Уже узнала, что хотела. Что с Майлин что-то случилось. Все изменилось, и больше никогда не будет как прежде. И во всей этой прогорклости, к которой она не смела притронуться, было что-то похожее на облегчение.

— Как долго ее уже нет? — услышала она собственный голос.

Из несвязных слов Лисс поняла, что уже почти сутки. То же говорил и Вильям.

— Что нам делать, Лисс?

Мать никогда не задавала таких вопросов. Уж точно не ей, Лисс. Она сама отвечала на такие вопросы. Говорила, что делать. Всегда на шаг впереди, подготовленная от и до. А теперь она не может даже внятно говорить и только без конца повторяет эти слова: «Что нам делать? Что нам делать?»

— Я перезвоню, — сказала Лисс и прервала разговор. Но это был не разговор, а дырка посреди бела дня.

Пришла в себя от сигналящей машины. Она ехала вдоль Марниксстраат, движение немного сгустилось. Похолодало, она выдыхала облачка пара, вдыхая только минимум необходимого воздуха. Мыслей в голове не было, следовала схеме, разработанной раньше, но некоторое время ненужной. Купила мороженое. Полтора литра. Ванильное. Никаких орешков или шоколада. Схватила еще пепси-макс и пластиковую ложку. Стало темнеть. Она каталась кругами. Была в Вондельпарке. Не знала, куда делся день. Знала только, что он для чего-то последний. Первый для чего-то другого. С мороженым и пепси в мешке она катилась вдоль Марникскаде. И вдруг оказалась перед квартирой, где жила с Рикке. Мелькнула неясная мысль заглянуть к ней, заставить ее навестить Зако, обмануть его, чтобы он себя выдал. Выдавить из него признание, что в пропаже Майлин виноват он. Но Рикке не годилась ни на что подобное.

Она проехала асфальтовую площадку, где несколько парней играли в темноте в баскетбол. Они окликнули ее. Стали приставать. Но она поехала дальше, к скверу со скамейкой, и опустилась на нее в слабом свете фонаря. Раньше она не раз здесь сидела. Скамейка была покрыта слоем льда. Холод поднимался по спине. От мороза становилось полегче. Он сковывал мысли. Из оцепенения она выходила, только когда какая-нибудь машина с грохотом проезжала стык на мосту на другой стороне канала. Можно было следить взглядом за поездами вдалеке, когда они приближались или удалялись от Центрального вокзала.

И тут снова всплыла картинка. Майлин в голубой пижаме. Она оборачивается и закрывает дверь. Забирается в кровать, обнимает ее. Еще есть звук, который относится к воспоминанию. Шаги того, кто стоит снаружи. Задвижка, дергающаяся на двери. Кто-то стучит, сильнее и сильнее, начинает колотить, и Майлин крепче прижимает ее к себе: «Никогда-никогда с тобой не случится ничего плохого, Лисс».

Она выхватила банку из пакета, открыла крышку. Мороженое так промерзло, что ложка ломается. Черенком ложки она отковыривала мороженое, пихала в рот куски. Холод забрался в желудок. Она достала зажигалку и провела несколько раз под дном коробки. Вскоре удалось отковырять большие куски ванильной массы. Голод усиливался во время еды. Всего несколько минут прошло, а она уже все доела. Она раздавила пустую коробку и сунула в урну на другой стороне дорожки. Нырнула в кусты и опустошила желудок. Вкус ванили все еще крепко держался во рту. Из нее вышло не все, какой-то кусочек еще оставался в глубине желудка. Она стояла, прислонившись лбом к дереву. Наверное, дубу, потому что кора была вся в острых трещинах, к которым она могла прижаться.