Терпение дьявола - Максим Шаттам Страница 16

Петли скрипнули, провернувшись в пазах.

Здоровяк одним движением раздвинул телескопическую дубинку и шагнул в квартиру. Луч фонарика Лудивины вычерчивал ему путь на полу, который был завален выпотрошенными картонными коробками. Цвет обоев невозможно было различить под тысячами слов, нанесенных чем-то красным. От пола до потолка все стены покрывал текст, написанный мелким, неровным, почти детским почерком; кое-где он прерывался пентаграммами и рисунками – бараньими головами и рогами. Несколько слов были крупнее остальных: БЕЛИАЛ. МОЛОХ. АЗАЗЕЛЬ. САТАНА.

Вдруг все здание затрещало. Долгий стон разнесся из коридора в коридор через лестничные клетки.

Трупный запах стал еще сильнее, превратился в невыносимый смрад. Сеньон закрыл рот и нос сгибом локтя.

Впервые с тех пор, как они сегодня вышли за ворота жандармерии, Лудивина задумалась о том, что, наверное, все-таки погорячилась, не запросив подкрепление. Они с Сеньоном оба не понимали, к чему готовиться. Изначальный план действий Лудивины ограничивался тем, что нужно найти потенциального свидетеля и задержать его для допроса, обо всем остальном она не имела никакого представления. И теперь, когда они уже проникли в логово сумасшедшего, она вдруг осознала, что ситуация вышла из-под контроля и теперь надо с теми же предосторожностями проделать обратный путь, чтобы вырваться на свежий воздух.

Сеньон тем временем внимательно осмотрел комнату, несколько раз подозвав Лудивину, чтобы посветила поближе. Затем сложил дубинку и достал беретту. Уровень нервного напряжения подскочил еще на одну отметку. Здоровяк указал на дверь в соседнюю комнату, и они встали по сторонам проема.

Смрад сгустился. Двое жандармов почти одновременно перешагнули порог, обводя помещение лучом фонарика и стволом пистолета. Бледный конус скользнул по стенам, покрытым такими же надписями, круг света остановился на полу – там была нарисована огромная пентаграмма. Затем свет отразился от лезвия большого разделочного ножа, вспыхнув искрами. Лудивина ждала, что вот-вот фонарик выхватит из темноты перекошенное в смертельной агонии мертвое лицо, но вместо этого увидела в круге света совсем другое. В углу, занимая почти треть всей комнаты, высилась омерзительная гора останков. Десятки трупов собак и кошек разлагались, источая кошмарную вонь. То ли жертвенные дары, то ли источник «чернил» для демонических надписей на стенах…

В этот раз Сеньон не сумел сдержать скорбный стон.

Лудивина отвела взгляд. Она повидала много трупов, в том числе жертв самых изуверских убийств, но обстоятельства гибели этих животных делали представшую перед ней картину еще нестерпимее.

Нельзя терять хладнокровие. Помни о периметре безопасности. Живо возьми себя в руки!

Сеньон уже пошел дальше исследовать квартиру и, едва ступив в узкий коридор, щелкнул большим и указательным пальцами, привлекая внимание напарницы. Угол впереди был залит мерцающим оранжевым свечением. Они осторожно миновали поворот и оказались в третьей комнате, шире и длиннее предыдущих. Она вся была заставлена мебелью – журнальными столиками, креслами, этажерками с безделушками, старинными подставками для ног, чучелами животных. Здесь лежали ковры и стояли на полу запыленные картины. Предметы громоздились в полнейшем беспорядке, как в антикварной лавке, хозяин которой не позаботился о логике и презентабельности экспозиции. Среди всего этого добра были расставлены горящие свечи – дюжины свечей на коврах и столиках. Язычки пламени создавали в помещении атмосферу храма.

Лудивина опустила фонарик, обводя взглядом этот причудливый кафарнаум ^[15]. Она старалась выделить важные детали, но тут было столько всего, что они с Сеньоном не сразу заметили странный шкаф в самой глубине комнаты.

Присмотревшись, они поняли, что это не шкаф, а исповедальня. Пространство внутри было разделено на две части – одна сторона завешена темной шторкой, вторая закрыта дверцей с поперечными балками. Между ними висело перевернутое серебряное распятие – знак дьявола. Внутри исповедальни тоже горели свечи.

У Лудивины екнуло сердце, когда она увидела ногу в ботинке, торчащую из-под шторки. Кто-то сидел на месте грешника. Она молча указала на ногу Сеньону, тот вскинул пистолет, и они вместе двинулись к исповедальне, стараясь ступать как можно тише. Осторожно продвигаться вперед в захламленной вещами комнате получалось медленно и мучительно. Все время надо было через что-то переступать, что-то огибать, следить за тем, чтобы не задеть какую-нибудь мелочь одеждой…

Когда они наконец добрались до места назначения, Лудивина аккуратно раздвинула складную дубинку и ее концом резко откинула шторку, рявкнув:

– Жандармерия! Не двигаться!

Но грешник и не думал двигаться. У него это и не вышло бы.

Человек сидел на табурете, прислонившись спиной к деревянной задней стенке, и смотрел в пустоту. Ему было лет тридцать. Тонкие усики, белая рубашка, бежевые холщовые брюки. Из раны на шее бежали последние ручейки крови, вместе с которой уже вытекла жизнь. Эта рана – второй кошмарный рот поперек горла – была настолько глубокой, что голова еле держалась на плечах, неестественно завалившись набок. Стены исповедальни и пол между свечами были густо изрисованы пентаграммами.

Лудивина опустила дубинку, парализованная этим макабрическим зрелищем.

И снова раздался треск.

На этот раз звук исходил не от здания, а от самого дьявола.

Его голова возникла за спиной у жандармов. Гигантская. Больше двух метров в высоту.

Огромные, прищуренные в злобной усмешке глаза и клыкастая пасть проступили из тьмы. А в следующий миг демон ринулся на Лудивину и Сеньона.