Медвежий ключ - Андрей Буровский Страница 14

Вот, конечно, проблема уборной… Умозрительно можно было еще представить, что он открывает дверь, одной рукой держит ружье… Или что он делает это в разбитое пулей окно. Но Ваня понимал, что сами мысли — свидетельство сдвинутости сознания; симптом того, что он нетрезв. Никакая сила не заставила бы Ваню в реальной жизни открыть дверь — особенно, когда стемнело. Благо, было старое ведро. Завтра, перед приходом ребят, Ваня вынесет ведро и все вымоет.

Водка сильно успокаивала Ваню. Папиросы тоже приносили свой, пусть маленький, кусочек покоя.

Чадит керосиновая лампа, бросает привычные отсветы на стены избушки, на стол, на потолок, весь в многолетней копоти. Тепло от протопленной печи, пласты табачного дыма, тихий звук шумящего под ветром леса.

После плотного ужина, прихлебывая водку из кружки, Ваня готов был даже видеть нечто смешное в своем приключении. Невольно думалось, как будет рассказывать о нем ребятам, потом — жене. Надо будет показать ребятам место, где он увидел первый раз следы медведя, где он почувствовал опасность. Перед глазами поплыли, соединялись вместе, разделялись таежные тропинки. Вот он шел, раздвигая собой папоротники, стискивая ружье. Вот медведь прыгал, вертикально поднимался над папоротниками и превращался почему-то в кабаргу, а кабарга лихо мчалась по вертикальной стенке, опираясь копытами на старательно вогнанные костыли.

Рывком пришло ощущение, что он сидит, привалившись к стене, уронив на колени оружие. Да, так он и сидел… Лампа чадила. В окне — тонкий серпик луны. Что же его разбудило? Ничего не виднелось в окне. Никто не поддевал доски двери, не прогибал брусьев чердака. Разве что был какой-то шорох… Или он тоже приснился? Ваня не стал раздеваться, залезать в спальный мешок. На один лег, другим прикрылся. Кружка чаю, папиросы, оба ружья. И опять плыла трава, и он словно бы двигался над ней…

И снова был какой-то звук. Скрежет? Шорох? Просыпаться было тяжело; Ваня потянулся с полустоном. Тут сразу и хмель и похмелье… После водки все же надо высыпаться. Ваня пил холодный крепкий чай, лежал и слушал тишину. Незаметно приходило забытье. В забытье не было снов; не являлись больше образы травы, насекомых и тропинок. Только слышалось время от времени, словно собака бросала землю задними ногами.

Пожалуй, и проснулся Ваня от того, что изменился этот звук, и появился совсем новый. Словно бы велосипедный насос заработал у него под боком. Все еще не отошло похмелье — тошнило, кружилась голова, слабость; гадостный привкус, сухость во рту.

Звук всасываемого воздуха шел сбоку и снизу, откуда-то из-под нар. Ваня приподнялся, и тут же захлебнулся собственным дыханием; сорвалось вниз сердце — нет, все-таки не следовало пить! Слушая звук, Ваня сел на нарах, отхлебнул чаю. Звук сменился непонятным, но уже знакомым скрежетом. Неужто крыса завелась?

Ваня сунул голову под нары. Что-то двигалось в самом углу. Это что-то, к удивлению Вани, словно бы втянулось под землю, сменилось черной, блестящей губкой. Звук велосипедного насоса. Нос!!! Стоило это понять, и сразу стали видны ноздри, стали понятны и все остальные звуки.

Иван резко встал, и вновь закружилась голова, поплыли какие-то искорки перед глазами, с тонким звоном в ушах. Схватил ружье, сунулся обратно. Носа не было.

Ладно… Ваня по-турецки сел на пол, затянулся новой беломориной. Теперь он заслонял подкоп в углу от единственного источника света, но отверстие прекрасно было видно.

Трудно сказать, откуда Иван знал, что уже предутреннее время. Наверное, определять время ночи помогает и сторона, и угол, под которым падает лунный свет, но не в этом главное. Пусть небо затянуто тучами, на окнах плотные шторы, но всегда можно сказать, начало сейчас ночи или конец. Всегда чувствуешь без слов, что уже совсем поздно, потому что у человека совсем разное состояние души в первую половину ночи и во вторую, ближе к утру.

И вместе с тем есть какая-то прелесть в этих глухих, самых ночных, предутренних часах. Может быть именно потому, что они совсем не предназначены для человека, и когда не спишь в третьем, в четвертом часу ночи, словно вторгаешься в какой-то иной мир, на чужую, непонятную планету. Не для тебя созданную, непостижимую до конца. Даже звуки в это время другие, а привычные слышатся иначе.

Фон составляли звуки далекие, чужие, какие-то сумеречные. Ухала сова. Громко, пронзительно, с неизбывной тоской, кричала неизвестная птица. Кто-то маленький, упорный во дворе грыз древесину. Крыса? Бурундук?

Ваня сидел на полу, удобно вытянув ноги, облокотившись на топчан. Он курил, и слушал звуки ночи. Странно, что он вдруг увидел что-то прямо у себя за спиной. Он и сам не мог не удивляться, но факт остается фактом — не было ни ночных звуков, ни серпика луны. Была только стена избушки, и сквозь стену явственно проходила грязно-коричневая, призрачно отсвечивающая туша. Медведь?! Сверкнули зеленые глаза; их цвет изменился, глаза вдруг вспыхнули багровыми угольями. Почти все уже в избушке, существо хищно присело на задних лапах, протянуло переднюю — с пятью скрюченными пальцами с когтями…

Ваня закричал, метнулся. Не получалось повернуться, не поднималось ружье, а тварь просачивалась через стену, тянулась пятипалой лапой…

Ваня лежал навзничь на полу. Мерцающий свет керосинки выхватывал топчан, кусок стены, потолок. Хорошо хоть, Ваня не сшиб лампу. Кто-то кричал за окном, в лесу, протяжным криком ночной птицы. Наваливалось похмелье, сухость во рту; до боли крутило живот. Ваня лежал на полу, ждал, когда кончит лупиться сердце, немного восстановится дыхание.

А! Опять звук из-под нар. Кто-то втягивает воздух… Ну понятно, это он меня нюхает. Ваня повернул голову. Да, в углу опять было шевеление. И нос на этот раз просунулся довольно далеко. Черная влажная губка сократилась, шумно втянула воздух, исчезла. Появилось что-то другое, блеснувшее когтями в свете лампы.

Ваня встал. Его швырнуло прямо на топчан, пришлось сделать несколько движений, пока не восстановилась координация. Ага, вот и ружье…

Впрочем, звуков дыхания Ваня уже не слышал. И скрежета не было. Ладно, подождем… Ваня снова сел удобно, положил на колени ружье. Чай, курево прогнали сон. Ну, не «прогнали», отодвинули. Плохо то, что крутило живот. С бурчанием, с болью, с позывами… А что ты хотел после выпивки? Да еще и почти натощак?

Пришлось отвлечься на поганое ведро, потерять из виду угол под топчаном. Тотчас раздалось сопение. Ваня, конечно, метнулся, и конечно, опять не успел.

Ваня ждал полчаса (по часам), и ничто не нарушало тишину. Он встал за новой пачкой папирос, и тотчас же послышалось сопение. Тогда Ваня выстрелил в угол, и опять сел пить чай и курить. Кисло воняло порохом, и Ваня чувствовал себя героем Стивенсона, засевшем в деревянном форте на Острове Сокровищ. После четырех часов утра вроде бы чуть засерело. Ваню начало морозить — от недосыпа, от напряжения, от усталости. Кружилась голова, тошнило.

Еще много раз Ваня засыпал и просыпался, и великое множество раз ему снились и медведь, и чудовище-полумедведь. Во сне он спал, и человекомедведь наваливался, сверкал багровыми глазами, с рокочущим рыком впивался, и Ваня просыпался в поту. Или Ваня шел по лесу, медведь бросался из засады, а ружье заклинивало, било куда-то в сторону, или Ваня вообще не мог поднять оружия. И зверь валил и рвал его, лежащего, когтями, приближал к лицу узкую злую морду с совершенно человеческими, злыми и жестокими глазами.