Мирянин - Алла Дымовская Страница 14

Наташка уже перестала быть той Наташкой, какую мы все знали. Школу она окончила с грехом пополам, хотя с ее-то способностями могла бы заработать и медаль. Но учебу она всегда мало во что ставила, и лично мне это казалось странным. Как же пробиваться в жизни без надежного диплома? Святая простота был я тогда. А Наташа пробиваться и не собиралась, по крайней мере, в том направлении, какое я имел в виду. Никуда дальше за образованием она не пошла, даже в плохонькое училище или техникум не подала документы. А устроилась в кооператив – из тех, что только нарождались и были полуразрешены законом. Шили там из наидешевейшего, крашеного простыночного ситца разнообразные рубахи с пластмассовыми заклепками и все сплошь в иностранных надписях, проклеенных кустарным способом. Что разлетались «на ура» среди прибывших в столицу недотеп-провинциалов из молодежи. Оттого торговля шла преимущественно на вокзалах и около крупных универмагов с самодельных лотков.

Наташа сначала что-то шила, получала за труд даже неплохие деньги. Но позже владелец кооператива, пробивной и заполошный армянин Тигран Леванович, приблизил ее к своей особе и усадил за учет продукции. А дальше – как водится. Подарки, рестораны и красивые обещания. Тут и перестали Тоше приходить письма. Наташа уже ездила по Москве на стареньких «Жигулях», которые Тигран Леванович купил для нее с рук, одевалась исключительно у спекулянтов, даже отца пристроила сторожем на склад. И все так же смотрела на мир равнодушными и спокойными ко всему глазами. Будто и сама не понимала, зачем родилась на свет.

Приезд Тошки положил этой «красивой» жизни решительный конец. Пущен был в ход и ремень со звездой. Как оказалось, напрасно. Тигран Леванович о прошлом Наташки ничего не знал, ни о каких женихах на военной службе не имел понятия, он даже ни на чем не настаивал, а только соблазнял и предлагал, а уж ее дело оставалось – соглашаться или нет. Но Салехард был далеко, Тошкино будущее темно во облацех, а что думала она сама о смысле собственной жизни – и до сих пор представляет для меня великую загадку. Однако Наташку вернули. Ливадин ее не то чтобы простил, ни о каком прощении между ними речи не шло, но усиленно делал вид, будто ничего и не произошло. И снова стал вертеться. Из института – на стройку сторожем и разнорабочим, а по летнему времени подряжался Тошка на халтуру ремонтником чужих квартир и дач и неплохо зарабатывал на зиму, руки у Ливадина всегда-то были что чистое золото. Жить им с Наташей тогда не имелось возможности ни у ее родителей, ни у Тошкиных, приходилось снимать квартиру в Бибирево за сто пятьдесят рублей. И эта квартира будто сделалась нашим клубом. Как у настоящих британских денди. Мы собирались к Ливадиным в каждый свободный вечер. Здесь, в Бибирево, отпраздновали и тихую их свадьбу, на которую пришли только Наташины родители. Антон из-за своей «необдуманной» женитьбы был для своей семьи отрезанный ломоть.

Наташа в те годы, как и в прочие другие, принимала нас охотно. Никакого хозяйства у Ливадиных почти и не было, жили они словно на бивуаке, но Наташа скучала и радовалась нашему с Никой приходу. Антон, наученный историей с Тиграном Левановичем, в нежной, но категоричной форме запретил ей искать работу. Тошке все мерещились коварные соблазнители, даже на самой невинной государственной службе, вроде регистратуры местной поликлиники. Тогда Наташа от нечего делать стала читать, и, надо сказать, процесс ее самообразования пошел весьма успешно. Она записалась на курсы художественной фотографии, обнаружила в этом деле нешуточный талант – Наташу даже приглашали стажером в небогатую профсоюзную газету, – но Антон снова наложил свое вето. В редакции ведь как? Все больше мужчины, модники и лоботрясы, да еще командировки, от одной мысли о которых у Ливадина волосы вставали дыбом. И Наташа осталась дома, не возражала. Это тоже представлялось для меня не совсем понятным. Ведь в ее власти было принять любое решение и выбрать любой путь, ничего бы Ливадин поделать с ней не смог, если б Наташа захотела. Но вот, не захотела. А поступила теперь уже на курсы английского языка, но так и не заговорила, хотя и я, в том числе, пытался ей помочь. Не хватало какой-то природной предрасположенности. Из-за которой один после первого же урока трещит, как попугай, а другой и за год зубрежки не свяжет между собой подлежащее и причастие в нужном падеже. Но, чем бы ни заниматься… как говаривал тогда Антон.

Нас осталось двое холостяков, я и Ника. Мы выбрали разные жизненные направления, однако удаленность наших стремлений только еще больше скрепила старую дружбу. Я полагаю теперь, что именно Ливадины, Ташка и Тошка, как катализатор в химической реакции, спаяли меня и Нику в один сплав. Даже институтские интересы и знакомства не смогли нас разлить водой. А были они диаметрально противоположны. Для меня дорожка так и осталась прямой: без пяти минут дипломированный лингвист-филолог, моим коньком сделался неожиданно латинский язык. Хотя в новых политических реалиях в ней, в дороге, оставался малый смысл, но я решил: «Не замечать вокруг себя и стремиться». Вперед к профессорской короне. Да и не хотел я ново-русских хлопот. Кто-то может посчитать, что все это от лени и слабости характера, и многие так считали, кроме моей мамы, конечно. Зря. Именно сила воли, почти магическая, нужна, чтобы неуклонно следовать за самим собой в ситуациях, когда само это следование выглядит безнадежным и ненужным. Я отверг помощь даже родного отца, неплохо устроившегося и при нынешнем режиме, и по-прежнему держался прямого пути, потому что так хотел. Попробуйте сами и, может быть, поймете, какую каторгу я имею в виду. Это, что касается меня.

А Ника, изначально не слишком уверенный в своих желаниях, некоторое время метался. То он хотел сделаться авиадиспетчером и поступил в институт гражданской авиации, то вдруг бросил это занятие на втором курсе и после демобилизации перевелся в МАИ, желая теперь строить самолеты. А кончилось все профессией автомобильного конструктора. Что, вообще-то, меня не удивило, если вспомнить его изрядную коллекцию машинок – оставшуюся еще от детства святыню. Но вот чего Ника никогда не желал себе (я точно знаю), так это путь-дорожку бизнесмена и деляги, прежде всего считающего рубли. Да не устоял Никита Пряничников перед соблазнами демократической вседозволенности, надел на себя хомут и стал тянуть купеческую лямку. И все равно остался для меня любимым и лучшим на все времена другом, даже и после своей гибели.

А к чему я это поведал своим слушателям? А все к тому же. Что вот теперь, когда я рассказывал, отвлекаясь во времени на наши нехитрые истории, передо мной маячило все еще испуганное лицо девушки Вики. Которая сейчас чистосердечно созналась мне, что видела убийцу моего дорогого Ники. И мне смертельно необходимо было вытрясти из нее все, что ей, Виктории Чумаченко, известно об этом деле.