Долина костей - Майкл Грубер Страница 110

Мы установили ночной дозор, распределили по деревням пиротехнику, а Питер собрал группу коммандос из наших сомерсетских стрелков, которая перебралась через реку Пибор, залегла в ожидании колонны с топливом для танков и подорвала ее с помощью зарядов, на которые пошла взрывчатка из неразорвавшихся бомб. Весьма удачная операция, поскольку она лишила противника мобильности, позволявшей уничтожать деревни одну за другой. Однако я опять увлеклась: в тетради осталось всего восемь страниц, между тем все мелкие войны примерно одинаковы, и читать подробности о них так же неинтересно, как о футбольном матче. Вибок подвергся бомбежке, но все наши люди укрылись в глубоких туннелях, а моя пушка благодаря новому зенитному снаряду сбила бомбардировщик. Потом я повела сомерсетскую пехоту против дивизиона их легких танков, утюжившего деревню милях в сорока от нас. Мои люди стреляли достаточно метко, чтобы их командиры не высовывали голов, не давая им осмотреться, а потом, как это принято у динка, вприпрыжку пустились наутек и вывели устремившуюся в погоню колонну из двенадцати танков прямо на мою пушку, прекрасно закамуфлированную в зарослях. Засада удалась: мы подбили два головных танка и замыкающий, после чего поджечь оставшиеся из базук и гранатометов уже не составило труда. Африканский корпус Роммеля в прежние времена частенько проделывал этот фокус с восемьдесят восьмыми, и британцы далеко не сразу сообразили, в чем тут фишка. Но теперь наши силы были разделены, и алъ-Мувалид выбрал этот момент, чтобы начать атаку на Вибок. Я поспешила назад и на своей командирской машине добралась до этого городка как раз перед тем, как он его окружил.

Конечно, никакой надежды отразить штурм не было: враги разнесли все до обломков, подорвали наши машины и загнали нас в туннели. Их танки ползли по развалинам, а за танками, под прикрытием брони, следовала пехота, которая и ворвалась в наши укрытия. Ожесточенная схватка продолжалась под землей, темноту разрывали вспышки выстрелов и взрывов гранат. Численное превосходство было на их стороне, и они теснили нас все дальше и дальше, пока в наших руках не остались только штабной и госпитальный бункеры, с короткими отрезками туннеля, да несколько опорных пунктов.

Я видела, как мои отважные юноши и девушки бросали на меня взгляды, полные страха, ожидая чуда, но никакого чуда не происходило. Начиная опасаться, что мой план не задался, я выползла по обвалившемуся туннелю на поверхность, где спряталась и молилась до тех пор, пока не услышала знакомый голос моей пушки. На моих глазах танк содрогнулся и вспыхнул, после того как вольфрамовый бронебойный снаряд ударил в его корму. А потом в дыму появилась сомерсетская легкая пехота, в полной выкладке преодолевшая сорок миль чуть более чем за десять часов.

Правительственные войска оказались зажатыми в руинах, которые сами же и устроили. Танки, неспособные маневрировать, представляли собой легкую мишень, так что наши люди перебили их с помощью ПТУРСов и гранатометов, а потом ринулись в туннели, так что и вражеская пехота оказалась в ловушке. Охотясь за врагами, мы расстреляли в темноте все патроны, но продолжали истреблять их мачете, штыками и лопатами, пока не перебили всех до единого…

Таков был мой маленький Сталинград, мой миниатюрный ketelschlacht. Моя последняя битва. Мы потеряли убитыми девяносто одного человека, двести было ранено, зато павших врагов насчитали пятьсот восемьдесят восемь, хотя полковнику аль-Мувалиду и его личной охране удалось бежать.

По центру туннелей шли дренажные желоба, но крови было столько, что она залила полы выше щиколотки, выше голенищ моих форменных французских башмаков. Как только стало ясно, что мы в безопасности, я отправилась в госпиталь повидать раненых. Заявилась туда как была, в сапогах, хлюпавших кровью, и Трини налетела на меня, обзывая чудовищем, убийцей, предательницей. Хуже всего, она кричала, что Нора презирала бы меня за все это, и я согласилась с ней, но сказала, что надеюсь оправдаться перед Норой на Небесах. Трини истерически рассмеялась, мол, посмотри на себя, ты выглядишь как Аттила собственной персоной. Боже, не смеши меня! И выставила меня вон.

Я не знаю, кто предал меня. Но кто-то знал о моей привычке в мирные дни рано по утрам выезжать из Вибока на север вдоль Конга и о том, что после битвы я возобновила верховые прогулки. Наверное, даже после этой победы у меня были враги среди людей, казавшихся мне соратниками, но у кого из пророков их нет? Наверно, динка вплетут предателя в свои песни, и в них он будет жить вечно, как Иуда Искариот. Это случилось в разгар сезона май, когда зелени практически нет, река Конг усыхает до ширины ручья, а утреннее небо кажется хрупким, словно купол из тонкого стекла. Дол всегда возражал против этих одиноких поездок и настаивал на сопровождении, но для меня суть заключалась как раз в том, чтобы хоть час или около того насладиться драгоценным одиночеством.

Выстрел прозвучал из укрытия, из обгорелого леса. Пуля сразила мою лошадь, а я упала и так повредила лодыжку, что не могла встать. Когда они вылезли из зарослей, направив на меня стволы, я лежала там, где свалилась. Они приближались ко мне с опаской, словно к бомбе, которая в любой момент может громыхнуть, да только напрасно — хоть они этого и не знали, бояться им было нечего.

Еще мгновение назад я являлась тем, кем стала в ту ночь в дымной хижине, — пророком, исполненным присутствия Господа, но после удара о землю снова превратилась в Эммилу Дидерофф. Он выкинул меня без слова предупреждения, как спящего котенка из корзинки с принадлежностями для шитья. Интересно, случалось ли такое и с настоящими, древними пророками, после того как их миссия подходила к завершению? Может быть, Иона имел в Ниневии страховку на всю оставшуюся жизнь, Иеремия в седле своего верблюда…

Черт, места почти не осталось. Буду краткой.

Конечно, они проделали все по обычной схеме: мешок на голову, побои, унижения, групповое изнасилование, и кому какое дело до того, что точно то же самое сейчас, пока вы читаете эти строки, происходит в тысяче мест. Да, может быть, особо выразительное изложение привлечет ваше внимание, и вы, если сострадательны по натуре, выпишете чек, но потом снова вернетесь к буржуазному забытью богатого мира. Прошу прощения, но пытки накладывают на того, кто им подвергся, дурной отпечаток. Портят характер.

«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», — говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.

Это очередная цитата из моей книжки.

Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.