Третий секрет - Стив Берри Страница 10

Крошечное государство расположено не на тех легендарных холмах, на которых стоит Рим, а на Монте-Ватикано, на холме, находящемся в западной части города и носящем древнее название, до наших дней сохранившееся в памяти людей. Граждан Ватикана меньше двухсот человек, и не у всех из них есть паспорта. Здесь никто не рождается, почти никто, кроме пап, не умирает, а чести быть здесь погребенным удостаиваются единицы. Ватикан — одна из последних оставшихся в мире абсолютных монархий. И, как это ни парадоксально, представитель Святого престола в ООН не смог подписать Всемирную декларацию прав человека, поскольку Ватикан не приемлет свободу вероисповедания.

Мишнер смотрел на залитую солнечным светом площадь, на телевизионные фургоны, опутанные паутинами антенн, и на людей — почти все глядели куда-то вверх и направо. Некоторые кричали Santissimo Padre! «Святой Отец!» Он проследил за направлением их взглядов, устремленных на четвертый этаж Апостольского дворца. Между деревянными ставнями углового окна появилось лицо Климента.

Люди восторженно махали Папе. Климент махал им в ответ.

— Все любуешься? — произнес женский голос.

Мишнер обернулся. Катерина Лью стояла в нескольких футах от него в тени одной из колоннад Бернини. Почему-то он не мог избавиться от предчувствия, что она найдет его. И она нашла. Она подошла ближе.

— Ты нисколько не изменился. Все так же любишь своего Бога. Я это поняла по твоим глазам в трибунале.

Он попробовал улыбнуться, но в то же время внутренне собрался, поняв, что предстоит непростой разговор.

— Как твои дела, Кейт?

Выражение ее лица немного смягчилось.

— Сбылось все, на что ты рассчитывала?

— Не хочу жаловаться. И не буду. Это неразумно. Ты сам так когда-то говорил.

— Приятно это слышать.

— Откуда ты узнал, что я буду там сегодня?

— Я видел твое заявление об аккредитации пару недель назад. Скажи, почему тебя так интересует отец Кили?

— Мы не виделись пятнадцать лет, и тебе не о чем больше спросить меня? — удивленно поинтересовалась она.

— Последний раз, когда мы виделись, ты попросила меня не говорить о нас. Ты сказала, что нет нас с тобой. Только я и Бог. Так что я подумал, что говорить об этом не стоит.

— Я сказала это, когда ты сообщил, что собираешься вернуться к архиепископу и посвятить себя служению людям. Стать католическим священником.

Они стояли слишком близко друг к другу, и Колин отошел назад, глубже в тень колоннады. Он смотрел, как под ярким осенним солнцем высыхает после дождя расписанный Микеланджело купол базилики Святого Петра.

— Ты по-прежнему умеешь уходить от ответов, — заметил он.

— Меня попросил приехать Том Кили. Он не дурак. И прекрасно знает, чем кончится трибунал.

— Где ты сейчас работаешь?

— На вольных хлебах. Мы с ним пишем книгу.

Она всегда хорошо писала, особенно стихи. Он всегда завидовал ее способностям и очень хотел узнать, как она жила после Мюнхена. До него доходили лишь отрывочные сведения о ней. Он знал, что она сотрудничала с разными европейскими газетами, но нигде не задерживалась надолго, даже работала в Америке. Время от времени он видел в газетах ее имя — ничего особенно серьезного, в основном эссе о религии. Несколько раз она оказывалась совсем близко, и ему хотелось пригласить ее на чашку кофе, но он знал, что это невозможно. Он сделал выбор, и пути назад не было.

— Меня не удивило твое назначение, — сказала она, — я сразу поняла, что, когда Фолкнера выберут Папой, он тебя не оставит.

Мишнер взглянул в ее изумрудные глаза и увидел, что она пытается сдержать свои чувства, как и пятнадцать лет назад. Тогда он был увлеченным и амбициозным молодым священником, оканчивал университет и связывал свои планы на будущее с карьерой немецкого епископа. Многие прочили ему пост кардинала. Теперь уже поговаривали и о его возможном вступлении в священную коллегию. Папские секретари нередко меняли свою должность в Апостольском дворце на алую кардинальскую шапочку. Он хотел стать князем церкви, участвовать в следующем конклаве в Сикстинской капелле, сидя под фресками Микеланджело и Боттичелли и имея право голоса в собрании.

— Климент неплохой человек, — сказал он.

— Он глупец, — тихо сказала она. — Кардиналы посадили его на престол и ждут до тех пор, пока кто-нибудь из них сам не получит достаточной поддержки.

— Кто ты такая, чтобы судить об том?

— Я не права?

Он отвернулся, пытаясь успокоиться, и стал внимательно рассматривать торговцев сувенирами, стоявших по периметру площади. Она была по-прежнему упряма, и ее манера речи осталась такой же язвительной. Ей было под сорок, но с возрастом она не стала менее эмоциональной. Ему никогда не нравилось в ней это, но именно этой ее черты ему иногда не хватало. В его мире искренность была не в ходу. Его окружали люди, убежденно высказывающие то, во что сами не верили. А иногда очень нужно от кого-то услышать правду. Когда тебе говорят то, что думают, ты, по крайней мере, начинаешь чувствовать твердую почву под ногами. А не бескрайние зыбучие пески, к которым тоже привыкаешь.

— Климент — хороший человек, но перед ним стоит почти невыполнимая задача, — сказал он.

— Если бы мать-церковь проявила хоть немного гибкости, все было бы значительно проще. Трудно управлять миллиардом людей, каждый из которых обязан верить, что Папа — единственный на земле человек, не способный ошибаться.

Ему не хотелось спорить с ней о догматах веры, особенно стоя посреди площади Святого Петра под колоннадой. Мимо них прошагали два швейцарских гвардейца в украшенных плюмажами шлемах, высоко держа алебарды. Он видел, как они чинно приблизились к главному входу в базилику. Шесть тяжелых колоколов под куполом пока молчали, но он понимал, что уже недалек день, когда они начнут звонить по Клименту. Поэтому резкий тон Катерины особенно неприятно поразил его. Не надо было приходить на заседание трибунала, и не надо было разговаривать с ней сейчас. Мишнер понял, что нужно сделать.

— Рад был увидеть тебя, Кейт.

И собирался уже уйти.

— Негодяй.

Она сказала это так, чтобы он услышал.

Он повернулся, пытаясь понять, не шутит ли она. Черты ее лица исказила злость. Подойдя вплотную к ней, он тихо сказал:

— Мы не виделись много лет, и теперь выходит, что единственная тема для разговора — это несовершенство церкви. Если ты так ее презираешь, зачем ты о ней пишешь? Лучше напиши роман, как ты всегда хотела. Я думал, я надеялся, что, может быть, ты стала терпимее. Но этого не случилось.

— Я очень рада, что ты об этом думал. Когда мы расставались, тебе было совершенно наплевать на меня.

— Может, не будем начинать все сначала?

— Нет, Колин. Незачем.