Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье Страница 9

Она засмеялась. А я вспомнил о недавнем пациенте: “У меня болит локоть, когда я машу рукой во всех направлениях”. Таких у меня на приеме – хоть отбавляй.

– Месье Арган, двадцать восемь лет. Ему приспичило отправиться в отделение скорой помощи в три часа ночи. Что-то вроде позыва к мочеиспуска нию. “У меня уже три месяца тусклый цвет лица. А на этой неде ле он стал совсем серым. Вот я и сказал себе: “Жо жо, надо что-то делать!” Просканируйте меня на МРТ – вдруг у меня рак, метастазы или еще что-нибудь похуже.

(Знайте: нет ничего более серьезного, чем метастазы, и никто не “сканирует на МРТ”, тем более в три часа ночи…)

Я решил уточнить:

– Рак чего? Цвета лица?

И тут встревоженный месье Арган произнес незабываемые слова, оскорбительные для всех тридцатилетних (я не советую им читать следующий пассаж):

– Посмотрите на меня! Со мной что-то не так! Мне двадцать восемь, а выгляжу я на тридцать один!

Решив, что он шутит, поскольку между двадцатью восьмью и тридцатью одним разницы никакой, я поднял ставки:

– А почему же тогда не тридцать два, раз уж на то пошло?

Месье Арган ощупал свое лицо и запаниковал:

– Я И ВПРАВДУ ВЫГЛЯЖУ НА ТРИДЦАТЬ ДВА?!!

Жар-птица прыснула со смеху.

– Так вот вы спрашивали, почему приходится подолгу ждать своей очереди? В приемных покоях сидят тысячи месье Арганов. Хотите знать второй секрет врачей “скорой”? Мы здесь В ТОМ ЧИСЛЕ и для того, чтобы успокаивать месье Арганов.

21 час,

наверху, перед уходом

– Вы меня слушаете?

– Нет, если ты мне выкаешь.

Я поморщился: у меня не получится. Жар-птица отмахнулась:

– Ничего, со временем привыкнешь.

– Как-то раз у нас в “скорой” появилась дама по имени Генриетта девяноста трех лет. Она была старая и выжившая из ума, почти ничего не соображала и все путала. Она сидела в коридоре отделения. Ждала, когда освободится место на этаже. Вы знаете, больница – как игра в музыкальные стулья. Генриетта прямо-таки влюбилась в меня: всякий раз при моем появлении раздавалось громогласное: “Сука!” Это высокая честь: когда мимо проходили другие интерны, она даже не пикнула. А я удостаивался диких воплей: “Су-у-у-у-ка! Су-у-у-у-ка!” Это к вопросу о заботе и внимании. После десятого раза я повернулся к бригаде с видом оленя, ослепленного фарами внедорожника среди суровой канадской зимы, и бросил:

“Как она догадалась, чем я занимался сегодня ночью?” Все покатились со смеху. Я продолжал: “Нет, все-таки она не знает, иначе бы обозвала меня как-нибудь похуже”. И тут – честное слово, не вру! – из коридора раздалось: “Грязный кобель!” “Надо же, все-таки угадала!” – огорчился я.

Жар-птица улыбнулась. Щеки ее, обычно бескровные, чуть порозовели.

– Обожаю влюбленных в меня бабушек.

Я поставил свой стул в угол.

– Пообещай, что пойдешь развлекаться, – без всякого перехода проговорила она. – Обещай мне.

Я пообещал. Умирающим нельзя перечить.

21 час,

на пандусе у общежития интернов

Уже давно стемнело. Промерзнув до костей, я старался плотнее запахнуть полы своего пальто из шкуры неведомого зверя, которое купил на барахолке в Риме. Лев без шкуры – ничто. Моя напоминала то, что осталось от Немейского чудовища. Я весьма чувствителен к холоду, как все семейство кошачьих.

Я повернулся и посмотрел на окна больницы: в одних свет гас, в других зажигался. Здание выглядело необычно, оно походило на гигантское дерево, на ясень из железобетона, а еще немного напоминало очертаниями человеческую фигуру. Архитектор все предусмотрел, размечая вертикальную ось проекта:

• второй этаж – ортопедия и отделение реабилитации. Тело крепко, когда основание надежно.

• третий этаж – гастроэнтерология и абдоминальная хирургия. Тело сыто, когда живот в порядке.

• четвертый этаж – кардиология и пульмонология. Сердце бьется, легкие расширяются. Кислорода хоть отбавляй!

• пятый этаж – неврология и гериатрия. Мысли появляются, потом куда-то исчезают. На пятом этаже рано или поздно соберутся все воспоминания об этом городе.

Затем он завершил каркас здания:

• подвальный этаж – акушерство и “скорая”. Там постоянно поддерживают огонь, идет борьба за Жизнь.

• наверху, на самых высоких ветках, на последнем, шестом этаже – онкология и паллиативное лечение. Сюда уже не доходят питательные соки, и листья, засыхая, улетают в темные небеса. Борьба окончена.

Мне кажется, есть смысл в этой вертикальной композиции. То, что на земле, отчаянно бьется, сражается. То, что повыше, нуждается в помощи, а дальше, там, где гаснут огни, – умолкает навсегда.

Шум и ярость. Сжатые кулаки. Битва.

Крайняя беспомощность и покой. Раскрытые объятия.

И я.

Внизу.

И пациентка из седьмой палаты.

Наверху.