День собаки - Каролина Ламарш Страница 9

Я захотела уйти от тебя. Это было разумное решение, объяснимое высотой волн, и, как обычно бывало со мной, за ним не должно было последовать никакого сожаления. Тогда почему я была так потрясена, увидев собаку? Почему стала сравнивать ее с тобой? И отчего это видение неотступно преследует меня и — что самое страшное — заставляет вспоминать твои ладони, длинные ухоженные пальцы, касающиеся моего лица, и твой срывающейся голос, который, казалось, вот-вот обретет, поровну перемешав наши голоса, новое идеальное звучание?

Когда-то меня бросили. Думаю, дело не только в Ливе, не только в моей больной матери, не только в детстве, тогда в чем? Если я в чем и уверена, так это в том, что никто больше не будет ласкать меня так, как это делал ты, с такой нежностью и точностью, что мое лицо становилось воплощением моего тела. Когда ты держал мое лицо в руках, ты держал все. Твой палец между моих губ, язык, ласкающий ухо, — это был тайный коитус, столь же сильный по ощущениям, как и занятие любовью в постели. Этот, если можно так сказать, оргазм лица мог, не привлекая ничьего внимания, наступить везде, где бы мы того ни пожелали, в машине, в полумраке ресторана. Медленная и тайная «работа» над ним заставляла меня очень остро чувствовать происходящее вокруг. Вместо того чтобы обратить меня к внутренним ощущениям, как это делали телесные ласки, прикосновения к лицу открывали передо мной окружающий мир с такой ясностью, что это доводило меня почти до исступления. Однажды, когда мы занимались этим в машине, на фасаде одного из зданий на площади так ярко вычерчивалась освещенная белая лоджия, что казалось, она буквально приближается ко мне, предлагая оставить в ней свой рассудок, самовольно перемещавшийся в любом направлении, когда ты посягал на мое лицо. В тот самый момент, когда твои губы прикоснулись к моим векам, заставляя меня закрыть глаза, я почувствовала, как оказалась в этой изящной витрине, обшитой светлым деревом и приятно выделявшейся на фоне серых зданий, и несколько минут я горела в ней приглушенным светом лампы.

Вышло какое-то недоразумение. Ты не раз повторял, что любишь меня больше, чем я тебя. Что я позволяю себя любить, защищаюсь от сильных чувств, тогда как ты все время в погоне, в страхе, терзаемый сомнениями, между надеждой и отчаянием. Все совсем не так: я поняла это, когда увидела собаку на автостраде. Я и есть та собака, а ты — хозяин. Я плакала по собаке. Как глупо! Жалость или изнанка отчаяния. Душеспасительные чувства для прикрытия кровавой бойни. Когда-то меня бросили. Любовь. Любовь всегда уходит, она длится всего лишь миг. Нет, она уходит еще в самом начале, в момент ликования. Когда солнце отражается в колодце, уже тогда под черной водой видна брошенная собака.

Я хотела бы прижать к себе эту собаку, вырвать ее из рук смерти, прочесть в ее глазах вечную признательность. Посвятить всю жизнь лишь одному: заботиться о ней со всей старательностью, на которую я способна. Каждый день доказывать верность: кормить, выгуливать, гладить, говорить с ней вполголоса или громко звать, обучать командам, и так до самой смерти, до тех пор, пока последние силы не покинут животное, которое тогда на автостраде так отчаянно боролось за жизнь. Да, я хочу стать жрицей ее отчаяния, поддерживать огонь, почитать тело, которое столько вынесло, мускулы, которые когда-нибудь ослабнут. И когда придет смертный час собаки, я буду той, кто, прижав ее к себе, поможет преодолеть этот порог, а потом заплачет, как я плакала после того, как занималась с тобой любовью: то было страдание, причиняемое необъяснимой тайной, что очищала меня одним лишь своим существованием.

Когда фильм кончился и включили свет, некоторые зрители очень быстро встали и ушли, ни на кого не глядя, другие продолжали сидеть, вытирая платком нос и покрасневшие глаза. Я уже перестала что-либо понимать, я уже не знала, кем была, что со мной будет, любила я или ненавидела эту душеспасительную историю. Я и сегодня не могу понять, благословляла я или проклинала воспоминание о наших слившихся телах.

У тебя, по-моему, все хорошо, лучше всех. Мы случайно встретились вчера в музыкальном магазине. Потом вместе выпили кофе. Мы больше не любим друг друга, это дело решенное, мы оба признали, что нам стало легче, когда наш роман закончился. Ты выразил надежду на то, что мы все же будем иногда встречаться, как лучшие в мире друзья. «Я очень хорошо к тебе отношусь», — сказал ты, и это чувство, если можно назвать это чувством, может служить достаточным основанием, чтобы ты хотел в будущем со мной видеться время от времени, вместе ходить в кино, в кафе. Продлить согласие в отношениях, достигнутое в напряженной битве, попытаться общаться без соблазна тел, которым уже нечего сказать друг другу. Что-то в этом духе.

Искренне ли это желание, или мы просто играем, так, для проформы, словно пытаемся ввернуть изящную фразу в конце удачно составленного письма? Нет ничего убедительнее теплых чувств. В этом смысле наш разрыв был образцовым. В день собаки я не пришла на свидание, которое сама тебе назначила. На следующий день, обменявшись письмами, мы исчерпали запас сопротивления и умерли в нескольких строчках возвышенных слов, так и не увидевшись. И вот вчера в кафе, уверенные в себе, владеющие ситуацией, мы разложили погребальные венки из красивых слов и душеспасительных заверений в посмертной благодарности. «Это было прекрасно», «никто меня не понимает так, как ты», «надо еще когда-нибудь встретиться», «почему бы нет». Словно мертвому припарки. Может ли раненый рассчитывать на такого же раненого, как и он сам?

Если бы ты только видел собаку, ты бы все понял. Сколько ни надрывай горло, я уже вне досягаемости, почти обезумевшая, в бреду от тоски и печали. Вот и изнанка. Внешне же мы теперь пытаемся проделать с виду простую, точную операцию на самих себе: заменить любовь дружбой. Любопытная пересадка. Со времен создания мужчины и женщины еще никому не удавалось ее сделать. Возможно, мы станем первопроходцами, представителями нового человечества? Вчера вечером в кафе, когда я не позволила тебе по-дружески поцеловать меня в губы, по радио передавали новую игру: нужно было признаться в любви мусорному бачку. «О, помойка, твои округлые формы, твое пьянящее переполненное чрево…» В это время ты, оглушенный моим присутствием, с горячностью развел руки в стороны: между ними как раз поместились бы мои бедра, твои расставленные пальцы помнили размеры моего тела. Я сидела напротив тебя, между нами на пластиковом столе лежала карта десертов, мне показалось, что я вижу себя меж твоих рук, прозрачный двойник своего тела, призрак Безграничной Любви. Ты сказал: «Этого у меня никто не отнимет, никто…» Я не позволила тебе поцеловать меня, грудь сжималась, я сдерживала слезы, курила сигарету за сигаретой. И тут вдруг предательски веселый голосок начал тихо мне нашептывать: «О, Безграничная Любовь! Ты умерщвляешь мой разум, смех, мою кровь… Свалка песен, помойка возвышенных напрасных слов… Ты отвратительна мне отныне и во веки веков!» Мне вдруг захотелось затушить сигарету, рассмеяться тебе прямо в лицо и заказать огромную порцию мороженого, политого шоколадом, со взбитыми сливками и бумажным зонтиком.