Убийства мальчиков-посыльных - Перихан Магден Страница 9

Я делал вид, что не замечаю его, поскольку обычно не мог понять, как можно вести себя с Вангом Ю, а как — нельзя, и не мешал ему вести двойную игру, которую он обычно затевал с матерью. Думаю, что Ванг Ю хотел именно этого: не впускать никого, а особенно такого неприкаянного бродягу, как я, в свою игру в любовь и ненависть к моей маменьке.

Позавтракав, я оставил Ванга Ю наедине с его нескончаемой кухонной работой и поднялся в дедушкину комнату. Со смерти дедушки прошло девятнадцать лет, но в комнате все осталось стоять на своих местах так, как было тем холодным зимним утром, когда его не стало. Маменька говорила, что это — из уважения к драгоценному покойному отцу, ради памяти о нем, а точнее, собственных сантиментов, но я лично был уверен, что все это — какие-то дурацкие идеи, к которым привела маменькина и Ванга Ю безалаберность и безответственность.

Я давно не заходил в эту комнату. Когда я увидел первое издание «Моби Дика» у изголовья дедушкиной кровати, а под ней его старые изношенные кожаные зеленые тапки, его пепельницу, забытую на столе, папки с бумагами, толстую авторучку, мне на глаза навернулись слезы. Ну вот: вчера я плакал из-за Жакоба, а сегодня из-за дедушки! Нет, так нельзя — каждый божий день проливать слезы из-за стариков, добром это не кончится. Я тут же встряхнулся, взял себя в руки и, напустив на себя свой обычный грубый и раздражительный вид, направился прямиком к дедушкиному гардеробу. Его макинтош цвета дождя висел на своем обычном месте в шкафу, справа; я снял его с вешалки и надел. Потом стремительно вышел из комнаты.

Ключи дедушка всегда носил в левом кармане плаща и, даже если напивался так, что не мог найти дорогу домой, ключи находил всегда. Поэтому я совершенно не удивился, когда, засунув руку в левый карман, нащупал там толстую связку ключей. Связка была очень тяжелой, а брелок, которым дедушка пользовался всю жизнь, — очень необычным. Однажды дедушка рассказал, по какому случаю ему подарили этот брелок в Бомбее, где он прожил много лет, и пообещал, что подарит его мне на восемнадцатилетие. Это была голова воинственного индийского бога Муругана, выполненная из слоновой кости. Муругану так удачно сделали мечтательное и доброе лицо, а неизменный павлиний хвост сзади был выполнен так изящно, что на брелок невозможно было насмотреться. Однако впечатление доброты передавалось только слоновой костью. Над глазами у него были вставлены два сапфира, что придавало лицу Муругана зловещее, дьявольское, завораживающее выражение, и оторвать взгляд от этого сына Шивы, позабытого всеми даже в Индии, было очень трудно.

Поигрывая связкой ключей, я прошел по извилистым городским улицам и дошел до дедушкиной конторы, расположенной на третьем этаже старинного делового центра. Латунная табличка на двери покрылась толстым слоем пыли, и надпись было невозможно прочитать. Я обтер ее тыльной стороной руки. Показалась надпись:

ЯМИН РОГИН

ОКАТ

Я вытащил из кармана сшитый мамой белый носовой платок со своими инициалами и как следует вытер табличку. Теперь на ней красовалась надпись:

БЮНЬЯМИН СТАВРОГИН

АДВОКАТ

Отперев дверь, я вошел в контору.

Комната была в пыли, и в ней все еще пахло дедушкой, его запахом, состоявшим из смеси ароматов разных сортов табака, лавандового одеколона и запаха старости. Мне не хотелось открывать окно и портить эту неповторимую атмосферу, сохранявшуюся здесь в неприкосновенности двадцать лет. Я только отворил ставни и впустил в комнату дневной свет. Затем подошел к дедушкиному огромному дубовому письменному столу и сел в старинное вращающееся кресло. Огляделся по сторонам: вокруг было полно журналов о кино. На журнальных столиках и под ними, в папках и на табуретках — короче говоря, журналы о кино были везде. Я выдвинул ящики стола. В ящиках лежали бутылки виски всевозможных размеров — почти пустые, слегка початые или запечатанные, а еще бумага разных сортов.

Я открыл одну из бутылок. Протер калькой стоявший рядом на столе маленький стакан и сполоснул его виски. Дедушка обычно пил виски как минимум двадцатилетней выдержки. Я налил себе виски в стакан и начал пить маленькими глотками, вдыхая великолепный аромат напитка. Надо сказать Вангу Ю, чтобы пришел сюда завтра утром убраться, только чтобы окна не открывал. Н-да, боюсь, что я, сам того не желая, уже вступил в игру Жакоба и изготовился и сердцем, и разумом к расследованию убийств мальчишек-посыльных… От бессонной ночи у меня звенело в голове, на нервной почве началась изжога. Я плеснул себе еще немного виски в опустевший стакан, взял один из киношных журналов, но он был таким пыльным, что я отшвырнул его на стол. Потом положил туда ноги и заснул крепким сном.

Я спал безмятежно, как младенец, как вдруг кто-то начал изо всех сил колотить в дверь. Не успев ничего сообразить, я уже стоял на ногах. Кто-то бил в дверь и кричал: «Откройте! Пожалуйста, откройте!» Едва я отворил, как кричавший ворвался внутрь. Это был невысокий коренастый человек в коротком бежевом плаще, на голове у него была медвежья шапка, как у ирландских гвардейцев, а на носу — круглые очки в тонкой металлической оправе. Признаться, он все время нес какой-то вздор. Хотя об этом мне только предстояло узнать. Но когда он заговорил, еще пока я не успел приглядеться к нему, я первым делом подумал: «Какой же он пустомеля!» Мне не сразу удалось выбрать ему имя: Человек в Медвежьей Шапке или Господин Пустомеля. В конце концов, я решил называть его Человек в Медвежьей Шапке. А решить, был ли он пустомелей, я предоставляю вам.

Человек в Медвежьей Шапке все время, запинаясь, бормотал: «И не спрашивайте. Не спрашивайте». В то же время он пытался смахнуть пыль с одного из стоявших напротив стола кожаных кресел.

— Сударь, — заговорил я. — Не хотите ли вы воспользоваться моим носовым платком? Здесь все в пыли. А пыль эта скопилась, между прочим, ровно за двадцать лет.

Схватив платок, который я ему протягивал, он бросился стирать пыль с кресла. Яростно размахивая платком, он успевал, заикаясь, рассказывать мне о своей беде.

— Я, как только услышал, жутко обрадовался и решил сразу к вам. Очень-очень обрадовался. Ну просто очень. Значит, это вы. Я ведь вас давно знаю. От мсье Ж-Ж-Жакоба знаю. По его лавке. По-по-моему, он прав. Только вы разберетесь в этом деле. И больше никто. Только вы — и никто больше. Какой ужас! Ужас-то какой! Ужас какой!

Хотя он старался изо всех сил, пыли на кресле осталось предостаточно. Наконец, плюхнувшись в него, гость уставился на меня. Взгляд у него был задумчивый и невинный одновременно: как у собаки. Холодным взглядом, я заставил его замолчать. А затем, как можно более отчетливо, наставительным тоном проговорил:

— Многоуважаемый сударь! Будьте так добры успокоиться. Я не намерен спрашивать вас, кто вы, как вы нашли меня здесь и почему изволили сюда пожаловать — я не буду пытаться выведать у вас ничего, что могло бы быть вам неприятно. Не могу не заметить, что вы хотите о чем-то мне сообщить. Я располагаю временем, и мы сидим друг напротив друга. Пожалуйста, начинайте ваш рассказ.

Человек в Медвежьей Шапке схватил со стола один из журналов и вдруг сказал: