Весь апрель никому не верь - Ариадна Борисова Страница 8

Вика была симпатичной на первый взгляд, а если смотреть дольше, выяснялось, что она просто необыкновенная красавица, из тех девушек, которых киношники ищут для съемок русских народных сказок. Вот только высокая, и очки. Впрочем, они ее не портили, скорее, осовременивали и придавали деловитой серьезности. А когда Вика их снимала, ее солнечные карие, с зелеными искрами глаза расцветали, как весна. Сравнение глаз со временем года пришло не к Матюше. Это дядя Костя начал время от времени припевать старую песню: «Когда взглянула на меня она, поверил я, что в мире есть весна». Папа готовил изысканные блюда к Викиным визитам. Матюша вдруг с неприязнью задумался о связи его кулинарной активности с увлечением новыми женщинами. Неужели с Викой папе скоро тоже станет невкусно?.. Как бы то ни было, оба брата, кажется, влюбились в нее.

Матюша изо всех сил старался, елико возможно, обелить и приукрасить перед девушкой суетную, соревновательную, полную веселого бреда мужскую жизнь их дома. Впервые размышляя о хрупкой природе человеческих отношений, он понял, что люди интересны друг другу лишь поначалу и, желая выглядеть лучше, чем есть, скрывают свои недостатки. Неприглядные края характеров обтачиваются не навсегда, рано или поздно наступает разоблачение. Разочарованные друг другом, люди могут отдалиться, если еще не привязались настолько, чтобы снисходительное взаимопонимание поддерживало их приятельство, как резиновый круг на воде. Как резиновый круг, способный сбалансировать товарищеский дрейф до закрепления настоящей дружбы.

Вика работала в гуманитарном институте. Рассказы об экспедициях по сбору фольклора, истории происхождения слов восхищали Матюшу. Он стал настороженно прислушиваться к шутливым перебранкам Снегирей. Его теперь просто бесили их убойные словечки и двусмысленности! Мысль о том, что эти пожилые – по тридцать седьмому году! – дядьки, забывчивые в запале, начнут, как всегда, обзывать друг друга ослами и моржовыми (…!), приводила в ужас. И, когда дядя Костя заявил, будто знает массу именных частушек, Матюша напрягся, готовый перебить и отвлечь. Вика простодушно спросила:

– А про Вику?

– Даже две.

– О!

Скроив постную мину, дядя Костя запел:

– Вика-вика, чечевика,

Чечевика с викою.

Подержи мой ридикюль,

Я пойду, посикаю.

– Частушка вообще-то о растении, я ее знаю, – сказала Вика. – А вторая?

Матюша не успел устроить вулканический взрыв, сопровождаемый громом небес и фонтаном кипящей магмы. Дядя Костя кивнул с солидной готовностью:

– Вот:

Вика-вика, чечевика,

Чечевика с макою.

Подержи мой ридикюль,

Я пойду…

Все пропало, все! Матюше хотелось провалиться сквозь землю. Девушка, конечно, обиделась и сейчас уйдет навсегда! Но Вика, смеясь, воскликнула:

– О, эту не знаю! – и записала что-то в блокнот.

Они пели частушки по очереди до тех пор, пока снизу не застучала шваброй в пол – вернее, в свой потолок, – Кикиморовна. Донесся ее слаженный с собачкой Эсмеральдой лай:

– Чтоб вас, гав-гав, душманы, гав, на талибан порвали!

С легкой руки соседки завязался разговор об афганской войне. Дядя Костя сказал, что с моджахедов сполна надо спросить за наших погибших пацанов… И Вика внезапно завелась.

– Не кажется ли вам, что разглагольствования о мужском боевом духе и военном предназначении опасны? Что они бесчеловечны… и – лживы?! Развороченная земля, трупы в лужах крови, страх, смерть… ради чего? Ради кого, если на твоей родине не палят пушки? Матери по всей стране получают цинковые гробы вместо сыновей. Тысячи гробов – только потому, что наши власти стремятся укрепить свои позиции в чужой стране!

– У любой страны такое желание, – возразил папа. Вика оборвала:

– Да, подавить чьи-то реформы, прибрать к рукам мир! Вторая мировая никого ничему не научила. Но мы-то в ней были хоть освободителями! А сейчас? Правительства ведущих стран страдают какой-то паранойей, в Кремле тоже не миротворцы сидят, вспомните Пражскую весну… Пропаганда отлично натаскана на спекуляцию любовью к родной земле. Паразитирует на патриотизме, дурит людям мозги, превращает мужчин в сборище маленьких гитлеров. И снова мы обречены на возвращение ненависти! На потерянные поколения и убийство мальчишек… Вам нечего сказать?

Вопрос она задала после минуты минорного, словно поминального молчания. Матюша заметил, с каким удовольствием мужчины наблюдали за Викой во время ее эмоционального всплеска. Задело, что не восприняли Викины слова всерьез. Беседа об «афгане» не была первой, подобные разговоры велись и при тете Оксане. Вот уж она-то откровенно зевала. Благовоспитанно прикрыв рот ладонью, но откровенно…

– Ты у нас, Викочка, оказывается, либералка, – усмехнулся дядя Костя.

– Просто здравомыслящий человек, – сказала она сухо.

– Здравомыслящая женщина, – поправил папа с невинной кротостью.

– Викочка, давайте оставим кесарю… Никто не хочет войны, и мы отслужили свое. Не народные мстители, просто солдаты запаса. Но присягу помним. Она в нас, как штык, сидит.

– Ну, лишь бы голову не пробила, – улыбнулась Вика.

…В некотором смысле Матюша был признателен Серому и белобрысому. Благодаря им он узнал, что на свете живет такая чудесная девушка – умная, задорная, с не очень-то покладистым характером и толковым мнением обо всем. Викин негромкий чистый голос приятно разнообразил домашнее трио. Со Снегирями она могла проспорить на всякие темы до позднего вечера. Друзья Матюши, да и сам он называли ее просто по имени, на «ты», без всегдашнего присловья «тетя». Вика, как девчонка, с упоением играла с ними «в чтецы». Становясь чтецами по очереди, они накидывали покрывало на нее, присевшую за спиной, и прятали руки назад, а вперед из-под мышек высовывались ее бойко жестикулирующие руки. Испытанием было с выражением прочесть стихи и ни разу не сбиться, не засмеяться, пока ухохатываются остальные.