Художник войны - Максим Бутченко Страница 8

Со временем Антон привык к адским условиям. Температура в забое – под 40 градусов, и он опускался в шахту с двумя двухлитровыми бутылками с замороженной до состояния льда водой. Пока доходил до забоя, лед полностью таял. Из-за этого пекла у мужиков в шахте часто идет кровь из носа, нередко они падают в обморок.

– Когда попадем в ад, будем считать, что пришли на смену, – смеялись чернолицые работники подземелья, поедая обеды из «тормозков».

У всех ГРОЗов к сорока годам развивается силикоз. Угольная пыль, смешиваясь с влажной средой легких, затвердевает, словно булыжник, выросший внутри. Бывали случаи, когда окаменевшее легкое у шахтера отрывалось, и тот мучительно умирал… А при вскрытии хирургический нож стучал по легким, будто по обычным камням. А сколько смертей в самой шахте! Жестоких, как в самых страшных голливудских «ужастиках»: бывает, человека наматывает на шнек, и все его внутренности, кишки, куски кожи, остатки лица еще долго собирают по всей выработке… Такие случаи шахтеры помнят всю жизнь и зачастую вспоминают погибших за бутыльком.

Однажды Антон шел по заводненной шахте. Сапоги хлюпали по воде, жижа разбрызгивалась в стороны. Он должен был зайти в отдаленную выработку, где мужики запрятали инструменты. Шахтеры довольно часто воруют их друг у друга, так же, как и робы, и сапоги в бане. Именно поэтому грязную и чистую одежду еще на поверхности, в бане, закрывают в ящике на замок, а в шахте клеваки – ключи – закапывают в почву или по бокам выработки.

Идя по тоннелю, Антон увидел, как впереди замелькал свет, будто кто-то махал головой. Так иногда бывало – в темной выработке единственный способ сообщить что-то находящимся далеко товарищам – махнуть головой с включенным светильником. Два кивка означают «тяни, включай лебедку», кивки по сторонам – «выключай», по кругу – «иди ко мне». Вот нечто круговое было и сейчас.

– Да он что, пьяный? Машет головой, как припадочный! – возмутился Антон. Он иногда разговаривал сам с собой, оставаясь наедине, – слишком долго тянулась смена.

Буквально через несколько секунд он понял причину «припадка»: шахтера било током. В шахте вагоны, лес, оборудование тягают специальные электровозы. По виду они похожи на трамвай – посередине пантограф, который питается через контактный провод – траллею. Этот провод подвешивается на растяжках и тянется по горизонтальным выработкам с двухметровым сечением. Напряжение на траллее неслабое – от 250 В постоянного тока. Достаточно, чтобы убить человека.

Бедняга шахтер зацепился за контактный провод длинной арматурой, и теперь его телепало, как пьяного подростка на дискотеке. Еще немного – и сердце не выдержит нагрузки, а беспорядочное сокращение мышц может в лучшем случае привести к перелому. В худшем – свернуть шею. Мужик болтался, как тряпичная кукла, и тупо мычал.

– Держись, я быстро, только чуть-чуть продержись! – крикнул Антон и со всей силы стукнул распилом – деревянной доской – по его груди.

По-шахтерски это называется «отбить»: сильный удар по человеку позволяет ему оторваться от притягивающей его электрической дуги. Раздался хлопок, похожий на взрыв петарды. Мужик отлетел на метр и плюхнулся в большую лужу посреди выработки. Это падение запечатлелось в памяти Антона замедленной съемкой: серое тело отлетает назад и падает в воду, производя взрыв в мутной луже, каска слетает с головы, свет коногонки откидывается назад и слепит ему глаза, глухой стон пострадавшего словно растягивается во времени.

На деле же все произошло быстро: бах – и мужик «отбит». Антон протянул ему руку:

– Как ты там, живой?

Страдалец, тяжело дыша, кивнул головой, поправил каску и присел. Пару минут они просто молчали. Один замер, сидя на распиле, только слегка подергивался свет от его лампы. Второй возвышался над ним, как дерево в донбасской степи.

– Как зовут тебя, друг? – спросил спаситель.

– Николай Николаев, – смущенно ответил тот.

Антон подыскивал слова, перебирал их, словно руками, стараясь найти более удачную шутку, но в голову ничего дельного не лезло:

– Ну и угораздило тебя, Николай Николаев! Идти можешь?

– С трудом, – проговорил Николаев и оглянулся, словно искал кого-то еще. Но темнота покрыла даль выработки, ни зги не видно, и только один незнакомый ему мужик пытался чем-то помочь.

– А как тебя зовут? – спросил хрипловатым голосом Николаев.

– Антон я. В детстве страдал из-за имени. С тех пор ненавижу картошку, – пошутил Неделков.

Николаев усмехнулся, а потом медленно, растягивая слова, произнес:

– Никогда не забуду, что ты сделал, Антон.

Оба шахтера присели на подбоину передохнуть. Тишина пыталась растворить их в себе, но капли, падающие с «замка» на противопожарной трубе, звонко разбивались об какую-то железяку и тем самым методично нарушали эту пресловутую тишину.

– Как живешь, женат? – ради поддержания разговора сказал Антон.

– Да, женат. И дети есть. Мама у меня больная, лежачая, отец еле ходит – ему под восемьдесят. Я поздний у родителей. А ты женат? Хорошо живете? – спросил Николай.

Антон замялся. Ему хотелось сказать, что да, но брак с Любой давал первые трещины. Поэтому он промолчал.

– Скоро ребенок родится, – похвастался он. – Жду его. Знаешь, дети – это ведь продолжение нас самих. Я бы хотел, чтобы в моей дочке или сыне жил я. Они продлили бы мое существование.

– Э, брат, ты загнул, – с улыбкой ответил Николай. – Дело в том, что дети – это так же естественно, как снег зимой. Как тебя зима будет продлевать?

Антон не понял метафоры. Он вообще привык к простым словесным формам. Его собеседник заметил смущение.

– Помоги выехать на поверхность, – сменил тему Николай.

И больше двух часов они, приобнявшись, ковыляли по грязи, пыли, воде, разливающейся из сточных канав. И все это время травили байки, обсуждали нити и узлы запутанного клубка жизни.

Еще несколько раз они встречались в шахте при спуске-выезде. Обычно люди толпятся на посадочной – ждут клеть и встречают опустившуюся следующую смену. Антон видел Николаева, пару раз перекидывались фразами. А однажды они встретились в комбинате – Неделков спешил на автобус, но, увидев друга, с радостью обнял его. Со стороны могло показаться, что они братья.

Антон искал среди шахтеров некое родство, словно ощущал себя выброшенным на берег пустынного острова. Эти мысли не давали ему покоя, каждый день, подходя к узкой щели лавы, видел темное пространство, изъеденное лучами от светильников шахтеров. Эти блуждающие огоньки казались ему судьбами людей, которые лихорадочно метались в поисках себя. Приходя домой после смены, он запирался в чулане и доставал холст и краски. В голове перемешивалась силуэты, свет, полутени, грубые чумазые лица. Антон на несколько минут замирал, потом брал кисть и, размахивая ею, ощущал себя птицей, летящей в дырявой пене облаков. На холсте с помощью размашистых мазков появлялся удивительный темный мир, в центре которого был пожилой мужчина – герой древней шахтерской легенды Шубин, в 1950-х пропавший в выработках. Теперь о каждом стуке и грохоте в шахте работники говорят: «Шубин идет».